ЛитКритика.by

Литература эпохи перемен эпох

Почти три часа я редактировал материал критика из «Полоцкой ветви» Юрия Клеванца и более часа ставил на сайт. Нет, Юрий пишет очень грамотно, и особой необходимости править его тексты не возникает никогда. Дело в том, что автор представил свои заметки для выступления, которые вполне устраивают его. Но мне пришлось «отрывать» от текста тире, править промежутки, кавычки, расставлять по местам точки… Все это делается вручную. Это я немного рассказал о своей работе, без которой материалы выглядели бы очень непривлекательно.

 

Три редакторских часа я не отрывался от монитора и довольно подробно ознакомился с увлекательной объемной критикой Ю.Клеванца. Просто преклоняюсь перед автором.

 

Надо отметить, что для подготовки такого материала Юрий Клеванец потратил очень много своего личного времени. А он достаточно занятой человек: имеет постоянное место работы и еще увлекается историей нашего края. Литературе Юрий уделяет столько времени, потому что – полагаю, так же как и я, – просто увлечен ею. И у критика получаются замечательные обзорные статьи.

 

Я подумал – Союзу писателей Беларуси на этот год выделено более 130 тыс. долларов. Если бы энтузиастам Клеванцу, Новикову, Шатырёнок, Южику и им подобным дали даже десятую часть, то вероятность появления нашей «Войны и мира» возросла бы сторицей.

 

Очень много интересного я узнал из работы Ю.Клеванца, о чем обязательно поделюсь с читателями.  Особенно впечатляет журнал «Берега». Это какой-то орган лживого политпропа Кремля. От некоторых цитат и кратких пересказов содержания произведений критиком, хочется плеваться, как будто съел гнилой орех или проглотил горсть малины с клопом.

 

Александр Новиков

---

                 

Юрий Клеванец не любит фотографироваться. Это чуть ли не идинственное его фото в Интернете (кстати, размещено на ЛитКритике). Оно сейчас в самый раз в связи с непрерывной метелью за окном

 

 

Литература эпохи перемен эпох

Сравнение пяти литературных журналов

 

Доклад на форуме «Славянская Лира» в Полоцке, июнь, 2015 год.

 

   Уважаемые дамы и господа!

 

Мы с вами встретились в Полоцке на очередном переломе эпох. Постсоветская эпоха, которая не останется ни в памяти людей, ни в истории никакими сколько-нибудь значимыми достижениями и созидательными свершениями, походит к своему финишу. Ей на смену под залпы «Градов» приходит новая, постпостсоветская эпоха. Для всех нас, в том числе — и для тех, кого непосредственно не коснулись трагические события войн и переворотов, мир стал ещё более зыбким, более текучим, менее предсказуемым.

 

Как новая реальность отражается в литературе? Попробуем провести анализ. У меня, критика, живущего в маленьком городке Беларуси, уже выработалась многолетняя привычка разбора в первую очередь литературных журналов. Я отдаю предпочтение журналам уже хотя бы потому, что в библиотечной системе маленьких городков не найдёшь новых книг и сборников поэзии даже и белорусских авторов. А журналы — вот они: какой-то можно взять в библиотеке, другой — найти у знакомых, в конце концов — в интернете скачать.

 

В данном же случае выбор именно журналов, а не книжных публикаций определяется ещё и тем, что журналы, в принципе, более оперативны. Во всяком случае, должны быть таковыми.

 

Итак, к рассмотрению взяты журналы: «Неман» №4 за 2015 год, «Дзеяслоў» №2/2015 из Беларуси, «Южное Сияние» №1/2015 из Украины, «Приокские Зори» №1/2015 и «Берега» №10/2014 из России. Выбор именно этих изданий и этих номеров прост: я взял для рассмотрения те журналы, что уже были мне знакомы и те последние номера, какие я только смог найти вживую или списать в интернете.

 

Итак, поскольку мы пребываем в Беларуси, начну с белорусских изданий.

 

1

 

«Журнал» «Нёман» издаётся уже 70 лет, это один из старейших литературных проектов не только Беларуси, но и всего теперешнего постсоветского пространства. Белорусским участникам нашего собрания известно, а для гостей поясняю: этот журнал накрепко связан с государственным медиахолдингом с одной стороны и с Союзом писателей Беларуси — с другой. Я, как критик несколько раз обращал внимание на «Нёман» и отмечал, что с 2002 года, то есть с того времени, когда был образован уже упомянутый здесь холдинг, содержание его стало беднее, как по части идей, так и по части художественных достоинств.

 

Сразу скажу — ничем особенно не обрадовал и апрельский номер журнала. Создаётся впечатление, что и редакция, и авторы этого издания заняты не столько творчеством, сколько рутинным производственным процессом.

 

Всё сказанное в полной мере относится к поэтическому наполнению апрельского номера. Поскольку 2015 год — юбилей 70-летия Победы в Великой Отечественной войне, в апрельском «Нёмане» большое, я бы сказал — непозволительно большое количество так называемых «датских» стихов, не запоминающихся и ничего не дающих ни уму, ни сердцу.

 

Впрочем, в лучшую сторону выделяются подборка стихов Тамары Красновой-Гусаченко и переводы баллад немецкого поэта Бёрриса фон Мюнхгаузена. Белорусская поэтесса представила осеннюю, возрастную лирику, воспоминания — иногда горькие, иногда светлые.

 

Немного больше можно сказать о стихах немецкого поэта. Бёррис фон Мюнхгаузен — типичный немецкий романтик ХІХ века. Если кто не знает, немецкий романтизм, в отличие от французского или, в значительной мере — русского, скорее мечтательный, чем деятельный, склонный к мистике, к стилизациям, к воскрешению образов прошлого. К примеру, в архитектуре такого рода романтика вылилась в появление так называемых псевдостилей: псевдоготики, псевдовизантийского, псевдорусского, псевдобарокко.

 

Вот таков и Бёррис фон Мюнхгаузен — стилизатор. Его пессимистичные и грустные баллады напоминают нам, что германская история тоже не была наполнена пирогами и пышками. Тени реформации, гусистских войн… Впрочем это всё не настоящая средневековая поэзия, а всё-таки стилизация, всё-таки представление человека рубежа Х1Х-ХХ веков о прошлом. Поэзия Мюнхгаузена напомнила мне картину немецкого художника Эгена Линца «Въезд Аттилы в Вену». Очень хорошо передано состояние тревоги. Но если разбираться в деталях — всё не так.

 

И ещё один интересный момент, связанный с Мюнхгаузеном. Я задался вопросом: а вот, допустим, сели мы в машину времени, приехали на встречу с поэтом ли, с художником более, чем столетней давности и спросили бы: послушай, почему, твоё творчество так тревожно? Неужели ты что-то предчувствовал? Признавайся, ты знал, что новый век не будет временем мира, довольства и изобилия? И тот поэт или художник, если бы был честен, ответил бы, скорее всего, так: нет, ничего я такого не знал, писал, как писалось.

 

Перейдём к прозе «Нёмана». Эта часть журнала получилась «женской» и какой-то французской. Почему? Не знаю. Возможно, это такой особый, «неманский», способ реализации известного постулата: они делают вид, что платят, мы делаем вид, что работаем.

 

Известно, что творцы и производители «женской» прозы чем-то уподобляются учёному кролику из сказки про кроликов и удавов Искандера. Только тот повторял как мантру: «но буря всё равно грядёт», а здесь эту фразу надо переиначить — «но счастье всё равно придёт». Посмотрим, как этот момент реализовался на практике.

 

Переводной роман «Иезавель» Ирен Немировски, француженки с украинскими корнями, не совсем «женский», хотя и написан женщиной, о женщине и для женщин. Всё-таки это 30-е годы прошлого века, тогда всё ещё были сильны традиции реализма. Поэтому, думаю, часть «Иезавели», опубликованная в №4 за 2015 год — самое сильное прозаическое произведение этого номера журнала.

 

…У богатой молодящейся дамы в родах умирает дочь. Бабуля отправляет новорождённого внука на воспитание чужим людям — чтобы он не мешал молодиться. Но годы идут, внук вырастает, находит бабушку — с целью шантажа, конечно. Не приведи бог видеть французский шантаж, учтивый и многословный! А старуха в это время продолжает отчаянно молодиться. Вот очередная встреча, очередная отвратительная сцена между родственничками завершается тем, что бабушка убивает внука.

 

Дочитав с некоторым усилием текст, перевернул последнюю страницу и подумал: вот живи я среди таких людей, восславил бы, наверное, товарища Сталина с его ГУЛАГами.

 

Далее рассмотрим две маленькие «женские» повести и один большой «женский» рассказ. Хотелось бы задать кому-нибудь знающему вопрос: а что у нас нынче считается рассказом, а что — повестью? К примеру, почти 100-страничный «Один день Ивана Денисовича» — рассказ. А 22-страничный текст Александра Атрушкевича из апрельского номера «Нёмана» под названием «Тайна зеркального карпа — это разве повесть?

 

Но перейдём к содержанию.

 

Молодая особа нашла во внутренностях купленной на базаре рыбы золотой перстень. О событии написала местная газета. В двери счастливой обладательницы начали ломиться мутные личности с тёмными намерениями. В то же самое время произошёл конфликт с бывшим ещё недавно незыблемым кандидатом в женихи.

 

Героиня повести в расстроенных чувствах побежала к реке (конечно, к Сожу, хоть в повести нигде и не говорится специально, но действие, как нетрудно догадаться, происходит в Гомеле, гомельские реалии прямо или косвенно встречаются чуть ли не на каждой странице). Перстень был брошен в воду. Жених вернулся.

 

Но блестящую штучку проглотила щука, щуку поймал рыбак… На колу мочало, его ветром качало, начинай сначала.

 

Мне показалось, во-первых, что если убрать из текста шутки-прибаутки и балагурство автора, то всю повесть можно сократить до страниц семи-восьми. Только это будет уже совсем не повесть.

 

А во-вторых, философия этого произведения сводится к известным размышлениям обывателей уездного города N: «бог дал — бог и взял», «всё повторяется», «не в деньгах счастье». Именно эти выводы и может сделать читатель, изучивший произведение А.Атрушкевича. А возможно, автор и действительно думает, что повторением банальных истин можно кого-то чему-то научить?

 

И ещё мне запомнилась фраза: «Давайте бросим камень в того, кто у нас без греха». Это что — хохма? Ошибка? Недомыслие?

 

В этом же номере журнала повесть Ларисы Калужениной «Последняя командировка». Произведение тоже маленькое, занимает 28 журнальных страниц.

 

…По миру носятся, подобно метеоритам в межпланетном пространстве, потомки семейства русских эмигрантов первой волны. Из страны в страну, с континента на континент. Здесь поженились — там разошлись, тут торганули, да и туда ещё надо, лекцию прочитать. Вот один нечаянно, как муха в форточку, залетел в Минск, якобы на дипслужбу. Со скуки взялся просвещать аборигенов во вновь открытом университете. Аборигены ведь для того и существуют, чтобы просвещаться и цивилизовываться. Но минские «тутэйшыя» какие-то неправильные. Всё норовят «шпорами» воспользоваться. Возмутительно! Это ж в ответ на нектар и амброзию истинного знания!

 

Вот подцепил красивую аборигенку-разведёнку. Погужевались некоторое время — и адью: пора в Грецию, там, сами понимаете, недвижимость и какая-то-там-по-счёту жена ждёт. А разведёнка тоже не в накладе: дочу договорилась отправить учиться во Францию.

 

Но «женской» литературы не бывает без романтики. Вот и здесь, пожалуйста: бывшие любовники, живя в разных странах, всё равно общаются между собой. Не по телефону, и не по скайпу, нет.

 

Телепатически.

 

Что ещё можно добавить? Уважаемые писатели. Не надо наводить тень на плетень. В начале 90-х в Минске средняя зарплата была не 100 долл., как это пишет Л.Калуженина, а в 2-2,5 раза меньше. А одна моя тогдашняя знакомая, работница сельского клуба, получала в месяц эквивалент 4 долл. 80 центов. Так-то. Ну, да ничего. Похоже, от чего ушли — к тому и придём.

 

Рассказ Екатерины Карпович «Огненный ветер Эль-Пасо» — тоже образчик «женской» прозы. Он напомнил мне продукты современной российской киноиндустрии. Создалось впечатление, что писательница, как и производители московского киномыла, относится к той части современной молодёжи, которая знает особенности американского произношения лучше своей собственной истории.  

 

Кратко о сюжете. Некая девица-красавица из столичного пригорода в 50-х годах прошлого века попадает в московское цирковое училище. Вскорости её, как способную ученицу, вместе с другими молодыми артистами отправляют в Америку на гастроли. Е.Карпович зачем-то называет конкретную дату—1959 год.

 

На лоне загнивающего капитализма происходит очень романтическая встреча со знойным мачо-латиносом, подающим надежды художника. Вспыхивает страсть, в пылу которой девушка забывает про свою комсомольскую принципиальность (а куда бы её отпустили, не будь она активной и сознательной комсомолкой), поддаётся на уговоры, отстаёт от группы, путается в трёх самолётах, остаётся в итоге в США и быстро-быстро выходит замуж… за первого встречного, приличного человека, между прочим.

 

И вот героине уже 73 года, она богатая вдова. Бывшая гимнастка навестила родной подмосковный городок, где липы тихие в рядок, с детьми-внуками-правнуками. Младшенькие обжираются смородиной на заброшенном огороде возле родительского дома своей бабули. А бабуля грустит: ведь ей тогда, в 59-м заочно «пришили» статью за измену родине, а поскольку в Америке беглянку было не достать, власти отыгрались на родителях несчастной, к моменту возвращения её в Россию уже умерших. Бабку, таким образом, мучают сомнения и раскаяния.

 

Но вдруг героиня совершенно случайно услышала по ТВ о выставке в Мадриде знаменитого на весь мир (!) колумбийского художника — того самого мачо. В жилах заиграла кровь, бабка бросила семейство в подмосковном захолустье, ринулась на самолёте в Мадрид, где спустя полвека вновь соединились одинокие сердца. И взошло солнце, и засияла радуга, и запели птички.

 

И влюблённые улыбнулись этому миру во все 32 вставных зуба.

 

Разбирать подобные опусы мне откровенно тяжело. Но раз уж взялся — продолжу.

 

Молодой автор Е.Карпович берётся за сложную тему. Это хорошо. Молодой автор не уходит от взятой темы на протяжении всего довольно длинного повествования. Это тоже хорошо. В целом текст можно назвать художественным с точки зрения лексики, только раза два мне встретились неуместные канцеляризмы. И это тоже хорошо.

 

Но идём дальше. Писательница упомянула, что тогда, в 1959-м году, группа артистов полетела в Америку на самолёте Ту-104. То, что современная молодая особа знает, что в СССР был такой самолёт — хорошо. Следствие и признак богатства внутреннего мира. Только вот не летал он в Америку. Вообще ни разу. Как, впрочем, и все другие-разные воздушные суда в 1959 году. Между СССР и США не было тогда прямого авиасообщения. Но, спросит современный «маладзён», а как же тогда рядовая советская домохозяйка могла устроить свой шопинг на уик-энд в Нью-Йорке? Да, наверное, по-лимоновски — через Вену. Или через Лондон. Не иначе.

 

Далее. Артисты из рассказа после гастролей по городам США должны были отправляться на Кубу для отдыха в каком-то офигенном коммунистическом лагере, а уж потом, из Гаваны, лететь домой. Но в январе того 59-го года кастровские партизаны только-только захватили столицу. Весь год на Кубе было не до отдыхов и не до увеселений. Двоевластие. Национализация. Провокационные полёты над Гаваной американской боевой авиации с одной стороны. С другой — расстрелы контрреволюционеров или тех, кого сочли таковыми.

 

А межгосударственные отношения между СССР и Кубой были установлены только в следующем, 1960-м году. Так что в Гавану из Москвы никто в 1959 г. не летал. Во всяком случае, официально. И наоборот — тоже никто. И из Америки на Кубу — опять же никто. Разве что диверсант какой-нибудь с парашютом и адской машинкой.

 

Продолжим. Повторю: судя по тексту, героиня была на родине заочно осуждена по статье за измену, а родители её получили много неприятностей из-за дочки. Насколько известно автору этих строк, в СССР к желающим просто уехать к метисам в пампасы статьи не «пришивали». Для этого надо было ещё дополнительно потрудиться, например — вякнуть публично что-нибудь на тему «Я выбираю свободу». Вякала или не вякала наша гимнастка — в рассказе не говорится. Но судя по тому, что вообще можно узнать о ней из текста — таки да, не удержалась.

 

И последнее. Автор этих строк несколько раз слышал о каком-то особом взаимном влечении, которое испытывают друг к другу в США выходцы из Латинской Америки и эмигрантки из СССР/СНГ. Думаю, что первая и главная причина здесь — общность эмигрантской судьбы. Вторая причина: «русские» эмигрантки — настоящие белые. Белые, но не столь привередливые, более податливые, чем американки. Вот и основа романтики.

 

Да и романтический характер героини нужно, скорее всего, рассматривать с поправочным коэффициентом. На ушлость. Вышла-то она в Америке замуж не сдуру, а, по-видимому, предварительно изучив конъюнктуру рынка. Белый американец всяко лучше эмигранта без кола, без двора. Короче: «скрипач нам не нужен».

 

Всю данную часть обзора, наверное, следует завершить советом молодым авторам лучше изучать то, о чём пишешь. Только прислушается ли кто-либо к таким советам?

 

В «Немане», насколько мне известно, работают и пожилые люди, которые могли бы поправить начинающую писательницу. Да, видно, кому это надо?

 

Писатель — пописывает, читатель —… А где читатель? А был ли читатель? Вот критики ещё остались. Не всех пока из СПБ повыгоняли. Нехай разбираются.

 

На этом чисто художественная часть данного номера «Нёмана» заканчивается, но редакция, как это и положено «толстому» журналу, в публицистической части уделила внимание разным сторонам культурной и общественной жизни.

 

Обзор художественной части я завершил упоминанием критиков СПБ. Кстати, о них. В журнале представлен разбор творчества поэта Ю. Фатнева, сделанный Георгием Киселёвым. Это большая статья или даже очерк — около тридцати страниц. Для рассмотрения критиком берутся несколько сборников стихов разных лет, изданных дуг за другом. Резюме разбора, подкрепленного достаточно убедительной аргументацией, таково: поэт слишком много думал о лаврах, которыми он в этой жизни обойдён. Далее: «образ превалирует над чувством и мыслью». Критик находит в творчестве Ю.Фатнева нехватку вкуса и скромности.

 

Я, Клеванец, тоже знаком с творчеством Ю. Фатнева, хотя, наверное, и в меньшей мере, чем Г.Киселёв. Из того, что я знаю, действительно можно выбрать пару-тройку вполне приличных стихотворений. Об остальной поэзии — помолчу.

 

В этом же номере журнала помещены воспоминания бывшего малолетнего узника нацистских концлагерей Александра Осиновского «Портрет мальчика на грозовом фоне».

 

В статье директора института социологии из Минска Игоря Котлярова «Народная память о Великой Победе в Великой войне: социологические тренды» читатель впервые в этом номере журнала встречает то, что можно назвать «злобой дня». Из выспреннего вступления мы узнаём, что вообще-то в мире в настоящий момент существуют не только бытовые проблемы. Оказывается, у нас есть ещё «современные неандертальцы, считающие себя интеллектуалами, «свиньёй», как псы-рыцари на Чудском озере, лезущие в Европу».

 

Как известно, «псы-рыцари» шли всё-таки не в Европу, а из Европы. Ну да ладно, оставим всю лирику в стороне. Обратим внимание на сами вопросы социологов и ответы респондентов. Кстати, о том, каким образом проводилась выборка этих респондентов в тексте — ни слова.

 

Итак, по И.Котлярову, 88,7% опрошенных убеждены, что победа в Великой Отечественной войне — это величайшее событие в истории Беларуси. Повторюсь: неизвестно, как отбирались люди для опроса, неизвестно, как был сформулирован сам вопрос. Читателю, таким образом, предлагается просто поверить, что всё проходило корректно. И если мы задвинем в сторону свои сомнения в профессионализме социологов и поверим господину профессору на слово, то получится, что рассматривая «Адраджэнне», как предложение ввести в культовый оборот такие события, как победу под Оршей или провозглашение БНР, должны будем согласиться, что такое «Адраджэнне» не дало каких-либо всходов на этой земле.

 

Впрочем, в статье больше почти не встретишь какой-либо конкретики. Зато вместо процентов и фактов, касающихся опросов, господин социолог зачем-то рассказывает о своих детских впечатлениях и о своих родителях. Я, критик, с искренней радостью узнал, что родители профессора не какие-нибудь тунеядцы, а весьма приличные люди. Но разве это можно назвать социологией? Или это уже мемуары?

 

Вдобавок к мемуаристике автор важно говорит о каких-то «многих экспертах» (меня, человека, дожившего до седых волос, уже много лет занимает загадка: кого в этой стране вообще можно считать экспертом и в каком виде деятельности?), которые якобы считают, что «интерес к школьным музеям воинской славы у чиновников и руководителей учреждений образования резко снизился». Причём тут какие-то вымышленные эксперты: нет спроса—нет и дела. Вот и всё.

 

Далее автор зачем-то упомянул спортсменов, которым, по его мнению, явно не хватает патриотизма для того, чтобы побольше забивать и поменьше пропускать. Я, критик, краем уха слышал, что у нас футболисты каких-то команд бухтят по поводу невыплаченных контрактных денег. То есть, получается, господин профессор так в своей статье отреагировал именно на эту ситуацию? Патриотизм вместо зарплат? Если это правда, то вспоминается давний лозунг: «перестройку начни с себя». Штатным социологам, если судить по данной статье, тоже неплохо бы заменить презренные «мани» на экскурсии к Линии Сталина, как это предлагает сделать для спортсменов учёный автор.

 

И вообще: где Великая Отечественная война и где внутренние конфликты в футбольной среде? Господа социологи, вы чем занимаетесь?

 

Также мне показалось странным, что автор, приводя ещё один показатель (43,6% опрошенных знают о ВОВ из средств массовой информации, пять лет назад таких было 60,8%), начинает требовать от «Беларусьфильма» лент типа «Летят журавли» или «А зори здесь тихие». «По нашему телевидению кочуют с канала на канал, по мнению ветеранов, нравственно вредные фильмы» (цитата из И. Котлярова)…

 

Во-первых, господин Котляров, по-видимому, не знает, что «Беларусьфильм» уже много лет поддерживает своё существование обычной для госпредприятий этой страны сдачей имущества в аренду.

 

Во-вторых, претензии к БелТВ, как мне кажется, тоже в значительной мере беспочвенны. Ну, нет тут стратегов вообще, и на ТВ — в частности. На нет и суда нет. Крутят, что дают. Числом поболее, ценою подешевле.

 

В-третьих, удивляет, что И.Котляров в ряд современных московских киноподелок «с плохо прикрытой ложью о войне» поставил старый, советский ещё фильм «Иди и смотри». Господин социолог так и перечисляет — через запятую: «Сволочи», «Сталинград», «Иди и смотри». Чем плох фильм Климова по сценарию Адамовича — не знаю. Адамович-то, может, и был таким-сяким, да только не надо забывать, что он сам реальный ветеран, а не современный интерпретатор.

 

И ветеран, и вполне зрелый писатель, в отличие от некоторых дам и господ, представленных в журнале «Нёман» №4/2015.

 

И почему господин Котляров считает, что «Иди и смотри» «постоянно кочует с канала на канал»? Я, Клеванец, видел этот фильм в первый и последний раз лет 25 назад. И совсем не против посмотреть ещё раз.

 

И опять задаюсь прежним вопросом: о чём расспрашивает население, чем занимается белорусская социология?

 

На десерт я припас ещё одно высказывание И.Котлярова. «Подавляющее большинство молодых респондентов вообще не читало ни одной книги о войне, написанной в независимой Беларуси, не назвали ни одной фамилии современных белорусских писателей». Это — камень в огород «Нёмана», в котором публикуется уважаемый профессор и второй камень в огород всего СПБ, существующего за счёт господдержки. Даже хочется воскликнуть по-бендеровски: «Браво, Киса!» Но я скромно помолчу.

 

В целом же надо сказать, что и статья И.Котлярова ничем не выделяется из потока подобных же «датских» работ к очередному юбилею Победы. Критические замечания чиновника от науки никого не проймут, ничему не поспособствуют. Писатель пописывает—а читателю и дела нет.

 

В том же номере напечатана статья краеведа Виталия Маханько «Бездонный колодец Дедина». Думаю, было бы гораздо лучше, если бы автор рассказал про обычаи и обряды своего края без умствований и размышлизмов. А то прочтёшь некоторые высказывания, например: «К счастью, мы не торопимся подставлять щёку, отдавать последнюю рубашку, не воспаляемся любовью к своим врагам». Прочтёшь — и думаешь: а сам-то автор понимает, что он написал? Или, может, между написанием статей он на большой дороге промышляет?

 

В этом же номере — статья Светланы Берестень «Михаил Дриневский в хоре жизни» о художественном руководителе и главном дирижёре Национального академического хора им. Цитовича. Здесь же статья Зои Лысенко «Территория мюзикла»: труппа белорусская, авторы — российские», в котором рассказывается о частном творческом объединении, которое специализируется на постановках мюзиклов российского композитора Геннадия Гладкова.

 

Здесь же рецензии: Андрея Расторгуева «Одержимые Ньютоном» — о книге С.Трахимёнка «Геном Ньютона» и Бориса Андрейченко «Чудо по имени «Ша-ша» — о детской книжке Елены Мальчевской «Ша-ша з левага чаравіка».

 

2

 

Сравнивая семь лет назад белорусские журналы «Нёман» и «Дзеяслоў», связанный с «Беларускім саюзам пісьменнікаў» я отмечал некую статичность «официозного» издания и большую живость «альтернативного». Это различие можно наблюдать и по сей день. Приведем примеры.

 

Вообще журнал «Дзеяслоў» более толстый и массивный, чем «Нёман». Однако выбранный мною для рассмотрения №2 этого года наполняется такими же небольшими рассказами, повестями, воспоминаниями, эссе. Несколько похоже на чипсы: съел мешок — и не наелся. Старшее поколение авторов традиционно плачет по тяжёлой доле белоруса (например, у поэта Леонида Голубовича в стихотворении «Вырак варання» страдают даже вороны: «кра! / край гэты — крыж наш і кара!»). Молодые так же традиционно ищут свои пути в литературе.

 

Поэтическая часть журнала в целом столь же невыразительная, как и в «Нёмане». Некоторые различия есть в тематике. Если в «Нёмане» много стихов, посвящённых юбилею Победы, то автор из «Дзеяслова» Дмитрий Захаревич, к примеру, стихотворение «Развiтанне» посвятил немецким добровольцам, остановившим нашествие большевистских орд на Прибалтику в 1920-х годах. О победе же в Великой Отечественной войне во всём номере — вообще ни слова. Только «по касательной» в стихотворении «Яма» Алеся Емельянова (подборка «Счастливый троллейбус») говорится о расстрелах евреев в Минске в 1942 году.

 

В поэтической части различия с «Нёманом» прослеживаются и в стихотворной форме. Очень много того, что критик Новиков, изгнанный недавно из СПБ, называет «стихотворными простынями». В сюжетах постоянно встречаются какие-то личные моменты, мне, постороннему человеку, даже и непонятные. То есть различия-то есть, но назвать это «богатством форм» у меня как-то язык не поворачивается.

 

Валентина Аксак представила в журнале подборку «возрастных» стихов с общим названием «Сiнайскi кветнiк» (цветник). Стихи эти очень похожи на те, что напечатала в «Нёмане» Тамара Краснова-Гусаченко.

 

Стихи Оксаны Спринчан из подборки «Снежное «ре» игривы. Поэтесса заменяет отдельные слоги нотными знаками. Игровые технологии в воспитании — в жизнь! Очень похоже на то, что такими произведениями поэтесса-мама образовывает собственного ребёнка.

 

Прозаическая часть «Дзеяслова» занимает более трети номера. Однако по прочтении подумалось, что здесь мне, как критику, почти нечего делать. Больше половины прозаической части составляют воспоминания Виктора Казько «На крючке» о том, как он когда-то рыбачил в Полесье, на Оке, в Сибири. С одной стороны — познавательное описание Кузнецкой Шории, маленькой горной страны с маленькой народностью — шорцами, получившимися в результате цепочки следствий монгольского завоевания. А с другой стороны — ну что тут критиковать? Может, там герой червяка на крючок не тем концом насаживал?

 

Семь лет назад я отмечал, что автор тогдашнего «Дзеяслова» Людмила Рублевская пишет прозу, которая легко читается (тогда публиковалась «Ночь на Плебанских мельницах»). В №2/2015 встретил ту же Л. Рублевскую  с дорожными заметками «Алигьери в луже», написанными по-прежнему легко и необременительно.

 

Повесть Миколы Захаренко «Такой ветер, такой ветер» представляется мне словесной иллюстрацией к творчеству русского художника Нестерова досоветского периода. Если художников-передвижников можно назвать в какой-то мере русским вариантом и предтечей американских «разгребателей грязи», если такие мастера, как Репин и Верещагин, так или иначе связанные с передвижниками, старались показывать свою страну во всех её проявлениях, в том числе — не самых лучших, то русские у Настерова — народ богобоязненный, богостроительный, ищущий духовного совершенствования. Были ли такие люди в России? Безусловно, были и есть. Однако никто не сможет утверждать, что такие — все.

 

Вот таковы и герои М.Захаренко. Повесть охватывает несколько дней жизни одной семьи, возможно, староверской или как-то связанной со староверством. Главный герой — человек уже немолодой, вдовец, отец взрослых детей, подводящий итоги жизни. Единственная видимая цель всех действий и размышлений героя — сделать так, чтобы всё было правильно. То есть следует укрепить те жизненные моменты, которые соответствовали внутренним убеждениям старика и его пониманию христианства и попытаться исправить то, где, по его мнению, были совершены ошибки.

 

Герой постоянно находится в поиске таких неисправностей, в отношениях с приходским батюшкой, детьми, внуками, ближайшими соседями. Жена старика умерла недавно, болезненные и навязчивые воспоминания о ней заставляют ещё и ещё раз перемерять всё, что было сделано или не сделано в жизни. До остального ему просто нет дела.

 

Жизнь на своей земле, по возможности — чистая и безгрешная, постоянная забота об украшении этого клочка земли, в соответствии с собственным разумением и внутренними правилами, стремление к поддержанию и укреплению добрых отношений с родными и близкими, также постоянное упование на высшие силы, которые, конечно же, исправят весь остальной мир — вот идеал жизни по М.Захаренко.

 

В отличие от совершенно камерной повести М.Захаренко, Алесь Аркуш в своём романе «Захват марсианами Беларуси», отрывок из которого помещён во 2-й номер, насколько я понял, совершил попытку выдать на-гора нечто эпическое. Действие в отрывке, происходит одновременно в Полоцке, в 20-х годах прошлого уже века, где героем является молодой журналист и поэт, член творческой организации «Молодняк» Алесь Дударь и почти через 100 лет, в том же Полоцке, где главное действующее лицо — такой же полоцкий журналист Василь Кроква. Один старается создать в Полоцке отделение «Маладняка», а второй по большей части шарит по холму, на котором стоит Софийский собор в поисках подземных ходов и видит вещие сны. В одном из снов к герою является Вацлав Ластовский, если кто здесь не знает, деятель белорусского «адраджэння» начала прошлого века — и предостерегает от страшной опасности: на Беларусь собрались нападать марсиане.

 

Ну, в общем-то, это такой «адрадженческий» пунктик: выдумывать какие-то угрозы для родной Беларуси, а потом геройски с ними бороться. В основном — языком. Тут даже и средний европеец Беларусь на карте Европы не найдёт — куда уж там марсианам!

 

Рассказ Андрея Павлухина «Высылка» — это маленькая антиутопия. Автор оживляет и воспроизводит диссидентские фантазии 70-80 годов прошлого века. Люди у него научились левитировать, и всякий, кто усомнится в необходимости и полезности левитации, подлежит высылке в тот мир, где есть только передвижение по земле. Замечу, что в ХХІ веке уже кажется, что сама тема — вторична.

 

Поэт Сержук Сыс выступил в журнале с воспоминаниями 80-х — начала 90-х годов. Служба в армии, учёба в техникуме, женитьба, взаимоотношения с тёщей… В целом — обычная жизнь обычного мещанина.

 

В этом же номере журнала — перевод драмы польского писателя Станислава Пшибышевского «Снег». Произведение совершенно герметично, не выходит за границы стиля «символизм» ни по сюжету, ни по идеям, ни изложению. Драма представляет нам взаимоотношения в богатой польской шляхетской семье более, чем вековой давности. Полное впечатление того, что люди не знают, куда себя деть. Всё по дедушке Дарвину: замкнутые сообщества деградируют. По-моему, в конце пьесы логичным было бы появление некоего героя-резонёра со словами русского критика Х1Х века: шла бы ты, милая, да поработала.

 

В этом же номере переводы: Алесь Камоцкий, стихотворный перевод «Вступления» Константина Философа; Анна Комар, перевод стихотворений Чарльза Буковского под общим заголовком «Свет и воздух, и месяц, и время».

 

Здесь же опубликована часть очередной большой биографической работы Сергея Шапрана «Владимир Некляев. Незаконченная биография». Данный отрывок описывает, как поэт, певец БАМа, постепенно становится политиком. Впереди — противостояние с властью.

 

Семь лет назад я отмечал как положительное явление, что в журнале «Дзеяслоў» выделяются страницы для публикаций молодых авторов. И сейчас продолжается эта традиция. В №2 напечатаны литературоведческие работы учащихся Гомельского университета.

 

Перечислю их в том порядке, как они представлены в журнале.

 

Анастасия Антимоник, «Город издалека и вблизи»;

Кристина Бандурина, «Отображение антропологического катарсиса в белорусской литературе»;

Ария Гатальская,  «Крамольный» Макаёнок»;

Анастасия Катюргина, «Литературоведческое эссе: возможности содержания и формы»;

Мария Кирюшкина, «Феномен женской поэзии в современной белорусской литературе»;

Анна Новик, «Способы взаимодействия художественной и нон-фикш литературы в современном культурном пространстве»;

Татьяна Петровская, «Визуальная поэзия как антипродукт клипового мышления»;

Евгения Щёкина, «Экспериментальный роман в современной белорусской литературе».

 

По прочтении можно сказать, что юные авторы, представленные в журнале, только ищут свои дороги в литературе, свой стиль, свой язык. Язык, кстати, у всех — суховато-наукообразный, но это, скорее всего производная от молодости, это пройдёт. Заметно, что лексика магистрантов всё-таки богаче, чем «просто» студентов.

 

Нельзя не отметить интересные образы на фотографиях молодых исследовательниц из Гомеля. Отдельный респект и уважуха фотографу издания.

 

А вот литературоведческое эссе Владимира Содаля «Дудка играет — он живой», посвящённое изданию первой белорусскоязычной (правда, на «латинке») книге стихов «Дудка белорусская» Франциска Богушевича гораздо более читабельное. Опыт есть опыт. Добавлю от себя несколько слов. В.Содаль на стр. 220 перечисляет, где до Богушевича употреблялись слова «Белоруссия», «белорусский». Вообще-то они употреблялись не так уж и редко. Например, мы можем встретить эти слова у Пушкина. В частности, Пушкин считает: то, что известный Алексашка Меншиков сын пирожника — выдумка бояр. На самом деле его отец — белорусский дворянин. А еще минимум за сто пятьдесят лет до Пушкина слова «Белоруссия» и «белорусский» употреблялись в практике Посольского приказа в Москве. Например, от польской дипломатии требовали писать царям грамоты по-белорусски на том основании, что так велось издавна.

 

Между прочим, мы не поймем до конца идей той «Дудки», если не признаем, что она — в какой-то мере отсвет, производная, эхо от зародившейся, по крайней мере, за тридцать лет до её написания, идеологии русского народничества. Да и «Мужицкая правда» ведёт родословную оттуда же.

 

Надо заметить отдельно, что литературоведческая часть разбираемого здесь номера «Дзеяслова» весьма объёмна.

 

К этой части следует отнести  и эссе Анны Семёновой «И выпит свет до дна»…Этюд памяти Анатолия Сыса».

 

А вот литературоведческое эссе Миколы Гиля «Как я слушал Купалу» с подзаголовком «Рассказ-напоминание с файлов позорных времён» чем-то перекликается с разбираемой выше статьёй И. Котлярова. Здесь есть место всему. Автор жалуется на то, что он и его близкие родственники на старости лет живут бедно (при этом перечисляются количество комнат, обои, ковры, диваны и прочие предметы). Далее ругаются «кремлёвские старожилы» (возможно, за то, что не дали автору вещей, на которые он претендовал). Можно загибать пальцы: «кровопийцы», «волюнтаристы», «застойщики», «маразматики». Предъявляются претензии людям, «устроившимся» в современной жизни. Автор с горечью вопрошает: почему не переименовать некоторые улицы и площади Минска? И этот вечный припев белорусских «нацыянальна-свядомых»: народ не хочет слушать своих пророков!

 

Народ как народ, по-моему. Просто народничество — это уже давно историческое явление…

 

Если коротко, то в такой массе окололитературного гарнира собственно литература как-то потерялась.

 

Ещё одно эссе написала молодой автор Надежда Тачицкая. Название — «Занавес бессмертия». Облик автора на фото никак не вяжется с текстом. Текст наполнен словами «страх», «боль», «кровь», «смерть». На фото же… Нет, я не могу. Дайте мне перо Петрарки, Роллана («Ласочка», иллюстрации Кибрика) и Гюго!

 

Впрочем, в окончании новеллы есть какое-то просветление.

 

В журнале есть место и для рецензий. Анна Наумова в статье «Тайна сербской души» рецензирует книгу стихов Джорджи Николича «Тайны времени». А Виктор Сазонов в статье «Заполнять пустоты стихами» представляет сборник стихов Сергея Сыса «Паук».

 

В качестве публицистики в журнале подаётся интервью Владимира Дрындрожика с музыкантом Виктором Семашко «История белорусской музыки — сплошное белое пятно».

 

Пришла пора проводить сравнение, подводить промежуточный итог. Семь лет назад я отмечал стремление авторов белорусских журналов уйти от острых тем в лирику чувств, в лирику природы, в сны, воспоминания. Всё это можно повторить, рассматривая журналы 2015 года. Да ещё, пожалуй, можно добавить всё усиливающийся провинциализм.

 

При этом, как и раньше, журнал «Дзеяслоў» остаётся более живым, тематика его произведений более разнообразна. Однако различия белорусских литературных журналов непринципиальны, основная идея, которая лежит в глубине содержания как «Нёмана», так и «Дзеяслова» — «моя хата с краю».

 

3

 

Содержание тульского журнала «Приокские зори» №1/2015 состоит из двух частей. Одна часть отдана писателям белорусской «Полоцкой Ветви», вторая (с пометкой «мал золотник, да дорог») — собственно российским авторам. Для меня, критика из «Полоцкой Ветви», это в какой-то мере удобно: во-первых, с творчеством «своих» белорусских авторов я в значительной мере знаком, во-вторых, можно подвести некую черту, сделав общий вывод о направлениях в современной белорусской литературе по обзору произведений членов основных союзов писателей Беларуси.

 

Однако есть и сложности: восемь прозаических произведений да подборки стихов пятнадцати поэтов плюс два драматурга, юмор, переводы, публицистика — и обо всём надо что-то сказать. И о «российской» части нельзя забыть. Мемуарная проза, эссе, очерки, стихи разных авторов. В целом тоже немало.

 

Ну, да обо всём по порядку. Открывается номер вступительной статьёй председателя литературного союза «Полоцкая Ветвь» Олега Зайцева «Белорусская литература: взгляд изнутри». Статья объективна и выдержана в спокойном ключе. Описываются направления деятельности всех трёх зарегистрированных в республике литературных союзов, называются имена наиболее известных авторов. О.Зайцев говорит об отношениях между союзами без нажима на свою, «полоцкую» точку зрения. Думаю, для постороннего читателя в статье много новой и — подчеркну — доброкачественной информации.

 

Перейдём собственно к произведениям белорусских авторов. Поэтов в «Полоцкой Ветви» больше, чем прозаиков и, соответственно, поэтическое направление развито лучше. Начну обзор с поэзии.

 

И до чего же мне дорога эта ассоциативная лирика! Посмотришь на стихотворение — красота! С одной стороны словесные воланчики, с другой — рюшечки, с третьей — побрякушечки…Завлекушечки, выкрутасики, выпендрёжики. Художественное литьё, дутьё и хохломская роспись. О чём речь — ни за что сразу не догадаешься.

 

Но критики — люди упёртые. Прочитаешь раз, другой, третий, и окажется, наконец, что ничего необычного на самом деле нет. По большей части поэт описывает рутинное бытие. В той манере, которая больше соответствует его представлениям о прекрасном. Ну, проснулся, он, к примеру, встал, вышел на крыльцо, почесался… Хорошо ему стало. И пролился дождь метафор и сравнений.

 

Или наоборот. Вспомнил, как вчера с тёщей поругался. И загремели громы, и затрещали барабаны, и ударили набаты… «Чуэш, сурмы загралы, час расплаты настав».

 

Однако критик не волен навязывать поэту стилистику. Избрание метода изложения — целиком компетенция авторов. А авторы «Полоцкой Ветви» назло всем критикам очень часто выбирают в своём творчестве метод ассоциаций. Вот и в №1/2015 «Приокских зорь» немало примеров подобной поэзии.

 

Здесь отметим и Олега Бородача, подборка «Я сократил разрыв», и Михаила Ворожцова — «Оползнем. Вдребезги. Падаю», и Владимира Демидова — «Сага», и Дарью Дорошко — «В начале», и Раису Круглякову — «Из кокона», и Олега Сешко — «Отражение», и Василия Мельникова — «Мне не хватает чернил».

 

Поэтесса Татьяна Шеина, как и прежде, радует изобретательностью и богатой лексикой (подборка «Ex thoracis»). Отнюдь не портят общей борозды стихи Екатерины Дабкене из подборки «Таньке». Я впервые прочёл стихи этого автора и, признаюсь, знакомство было приятным. Как и раньше, по-краснофлотски напорист Олег Сешко («Отражение»), несколько сбивчиво-мечтателен Олег Супей (подборка «Ночное окно»).

 

Однако у меня есть и замечания. По воспитанию своему я сторонник яркости, чёткости. Разительности.

 

Как бы ни были, к примеру, воздушны узоры словесных ассоциаций М.Ворожцова, но строчку со словами «…мне нет мыть сил» из заглавного стихотворения я бы переделал. Не звучит. Это вам не «дыр бул щил».

 

То же самое и у Олега Зайцева (подборка «Как белка набираю оборот»). В заглавном стихотворении, во второй строфе, в конце, лучше бы читалось «Пусть ты простой поэт — не гений».

 

Традиционно несколько небрежен по части ритма и рифм Александр Раткевич (подборка «Триединство»). Так, в стихотворении «Кинжал», по-моему, звук есть, а выражений — нет. Идея стиха понятна, но отображена тяжеловесно.

 

Отдельно упомяну вполне «традиционные» стихи Тамары Ковалёвой (подборка «Родина»), Татьяны Мацевич («На изломе мая»), Владимира Шаронова («Стихи о любви») и примкнувшей к ним Людмилы Яськовой с подборкой детских стихов. Такая поэзия полезна тем, что позволяет критику несколько вольнее дышать и спокойнее спать.

 

Даже из названий ясно, что у Т.Ковалёвой присутствует пейзажная и немного — гражданственная лирика, а у Т.Мацевич и В.Шаронова — лирика чувств. Такие стихи обычно публикуют областные газеты под рубрикой «На поэтической волне».

 

К поэтической части раздела белорусских авторов журнала тесно примыкают переводы. Здесь представлены Александр Гугнин с переводами из Германа Гессе и Наталья Иванова — с переводами из Шекспира. Обе подборки, на мой взгляд, сделаны неплохо и читаются легко.

 

В этом же номере — работы драматургов «Полоцкой Ветви», пьесы Андрея Курейчика «Исповедь Пилата» и Анны Авота «Пуговка». Первое произведение я здесь разбирать не буду, так как в той же книжке «Приокских зорь», в разделе «Литературоведение» помещён мой доклад на семинаре литературного союза 2010 года «Драматургия рубежа веков: Чехов и Курейчик». Там как раз и рассматривается драма, текст которой помещён в №1 журнала.

 

В том докладе я высказался о творчестве А.Курейчика  вообще и об «Исповеди Пилата» — в частности без особого восторга, но сейчас должен сказать, что по сравнению с ней работа Анны Авота выглядит ученичеством. В своей «Пуговке» автор вслед за Е.Карпович из рассматриваемого выше «Нёмана» зачем-то даёт конкретную привязку к месту и времени — западные губернии России и 1815 год. Зачем? Чтобы перегрузить дополнительными смыслами стилизацию под третьесортный пошловатый водевиль? Чтобы у читателя сложилось впечатление, что автор что-то ТАКОЕ знает, но не хочет сказать? Во всяком случае, о западных губерниях в пьесе напоминают только имена некоторых персонажей — Зося, Тереза, Яцэк. А о конкретном времени — вообще ничего.

 

А теперь перейдём к прозе.

 

В отрывке из мистической повести Александра Рея «Клубок 31» собственно мистика, как видно, начинается с последних строк, с улыбки некоей молодой особы герою. То есть она смотрит на героя (не в землю, не в сторону, не на мобильник и не на подругу) и улыбается (не насмехается, не кривляется, не дуется). Мистика! До чего довела героя такая жизнь — неизвестно, отрывок кончился. Всё остальное, кроме мистической улыбки — вполне узнаваемый гомельский пейзаж и столь же узнаваемая молодёжная тусовка.

 

Рассказ Вадима Яра «Озеро» относит нас на полвека назад, в те времена, когда деятели искусства, не будучи миллионерами, что-то для общества значили. Сюжет рассказа таков: на фоне подготовки к какому-то важному для всей творческой интеллигенции республики мероприятию одному из участников действа, молодому, образованному и амбициозному лоху, было вежливо, но решительно указано на место. И кем — угадайте! Нет, неправильно, не партфункционером с ледяным взором, и не «крывавай гэбнёй». Акцию по укрощению под лозунгом «вот поженимси — тады» бестрепетно и твёрдо провела невеста героя — отличница, комсомолка, спортсменка и просто красивый дэвушк.

 

Герой, хоть и продолжает относиться к своей подруге несколько иронично-снисходительно, урок, по-видимому, понял и усвоил. Совет им да любовь.

 

А нам, читателям — сказка ложь, да в ней намёк. Имеющий уши да услышит.

 

Рассказ Алёны Занковец «Осень настоящая» — это воспоминания студентки самого главного регионально-незалежно-столичного университета. Думаю, форма повествования — постмодернистская, рваная, непоследовательная — очень хорошо соответствует течению  воспоминаний молодой особы из «правильной» столичной семьи с достатком, чуть большим, чем стандартная белорусская бедность.

 

И что же вспоминает героиня из своей боевой юности? Конечно то, что больше впечатлило. Нет, это не учёба. Родной универ проходит в рассказе дальним фоном, зыбкой тенью. Гораздо больше воспоминаний оставила практика в Воложинской районной газете. Девица из «правильной» столичной семьи и пр. — и в Воложин? Да это покруче «Фауста» Гёте! Местами возникает впечатление, что читаешь воспоминания декабристки. И ещё: героиня не побоялась обозначить свой возраст. Она даже помнит те далёкие времена, когда в Воложине не было интернета! Ого-го!

 

Ну, и конечно, очень волнующи, или, как принято сейчас говорить, волнительны отношения с мущинами. Они всё лезут и лезут. Лезут и лезут. Не успеваешь отбиваться. Ну, и есть один, который Солнце и бог. Правда, по рассказу, поддающий.

 

Вот и всё.

 

Рассказ «Вавилон номер восемь», судя по некоторым приметам, написан 15 или даже 20 лет назад. Его автор, Александра Ковалевская, собрала школьные хохмы и приколы, соединила — и получилось вполне себе читабельно и оптимистично.

 

Следующий рассказ «Освобождение» представляет читателю автор из Бобруйска Александр Мазуренко. Действие относит нас в 1944 год. В то время кто-то командовал ротами и умирал на снегу. Были и такие, кто сознательно или по принуждению стали коллаборационистами. А кто-то поставил своей целью выжить. Выжить — и всё. Сохранить, по возможности, семью и детей. Сотни тысяч людей крутились в водоворотах войны, стараясь просто держаться на поверхности, не терять близких, сохранить привычный уклад жизни. Вот таков и герой рассказа А. Мазуренко Марьян, отец четверых детей, явно бобруйчанин. Он не толкался на последних переправах через Березину 26 — 27 июня 41 года, остался с семьёй в своём домике на каком-нибудь Форштадте. Работал, получал пинки и тычки от оккупантов. Пришли освободители — и от них досталась порция оплеух. Но — выжил. И семью сохранил. И даже швейная машинка осталась цела.

 

Автор следующего рассказа «Велосипед», бобруйчанин Василий Миронов, печатается нечасто. Это с одной стороны. А с другой, наблюдая за его творчеством в течении нескольких лет, замечаю, что с каждой публикацией В.Миронов как бы приподнимает планочку литературного уровня своих сочинений. Хочется надеяться, что этот подъём не прервётся. К нескольким лучшим произведениям этого автора можно, я думаю, отнести и короткий рассказ «Велосипед». В. Миронов в небольшом по объёму тексте сумел рассказать о войне и мире, о судьбах детей военного и послевоенного поколения, о жизни и смерти, о памяти и долге.

 

Уже далеко не первый год слежу и за творчеством Валерия Туловского. Слежу не первый год, но до сих пор недоумевал: откуда у этого автора такая тяга к обильному украшению своих текстов прилагательными? Оказывается, я и не знал, что В.Туловский когда-то работал в качестве «литературного негра». Теперь, прочитав его биографию в «Приокских зорях» — знаю. Всё встало на свои места. Украшательство — это следствие и проявление старых добрых «негритянских» традиций. Впрочем, надо сказать: заметно, что автор в каких-то своих произведениях стремится избавиться от наезженных технологий, и это ему даже удаётся. Но не всегда. Вот и в двух коротких рассказах, представленных в тульском журнале, В.Туловский, как мне кажется, всё-таки «пересолил» по части стремления вызвать шок или выдавить слезу у читателя. Борьба с собой — непростая штука.

 

Три небольших рассказа представил в журнале Михаил Шнитко из Полоцкого района. Это скорее даже не рассказы, а неприкрашенные зарисовки деревенской жизни. В первой, с названием «Берёзки, будьте свидетелями», рассказывается едва ли не типичная история эпохи «за польским» или «за царским часом». Жадность и алчность доводят героя до убийства родного брата. Это эпоха первоначального накопления, детка.  Между тем думающий читатель, прочтя эту зарисовку, может прийти и к более глубоким обобщениям. На нашем Востоке Европы свары из-за наследства — обычное дело и всегда были обычным делом. Наследование же имущества на Западе описано во французской сказке: старшему — мельницу, среднему — осла, младшему — кота. Может, это для кого-то и несправедливо, но недвижимость там — исторически неделима. У нас так же издавна принято делить всё поровну, сопровождая это увещеваниями в духе кота Леопольда: дети, живите дружно. Пример — известное поучение Владимира Мономаха, которое само по себе является памятником древнерусской словесности. А еще более, чем за 500 лет до Мономаха подобными же словами учил своих многочисленных деток болгарский хан Кубрат, насколько я помню. И где та Великая Болгария? Там, где и Древняя Русь. Из-за отсутствия законов наследования не было у нас ни настоящего феодализма, ни настоящего капитализма. И не будет.

 

Следующий рассказ, «Муравка» — про «частную» корову, которую зарезали из-за отсутствия кормов — без времени. То есть такое могло быть и 50 лет назад, и сейчас, по нынешней белорусской засухе.

 

Третий рассказ «По ту сторону диагноза» — о женщине, прооперированной по поводу рака желудка. Чтобы уберечься от возвращения болезни, бедолага по совету деревенского знахаря  15 лет подряд ела препарат ДДТ и запивала его керосином. Автор говорит многозначительно: «если бы не глотала эту заразу, может, и больше прожила, а может, и меньше». Никто ничего не знает. Врачи отдыхают. Ну, само название — «дуст» или ДДТ уводят нас в 60-е — первую половину 70-х годов, когда крестьяне по бедности и любви к дармовщине тащили со складов этот химикат и разве что только на хлеб его не намазывали.

 

К прозаической части белорусского раздела журнала «Приокские зори» примыкает часть под названием «Юмор». Здесь опубликованы «Байки про журналиста Гришу» могилевчанки Аси Михайловской и «Древние греческие сказки» мозырянина Виктора Рябинина. Тексты, представленные в этой части, служат отдохновению читателя.

 

Завершают «белорусский» раздел тульского журнала две статьи: критическая «Драматургия рубежа веков: Чехов и Курейчик» Ю.Клеванца и программная «По направлению к катарсизму» Р.Александрова.

 

Итак, в коммунальной квартире современной белорусской литературы, если судить по публикациям в периодике, проживают стары-старики с шаловливыми неискушёнными жизнью внучатами-дошколятами и подростками. Авторы «Полоцкой Ветви» здесь играют роль некоего промежуточного поколения, этакой учащейся молодёжи.

 

Перейдём к «российской» части и начнём с поэзии.

 

По понятным причинам в первую очередь я обратил внимание на подборку стихов гродненца Анатолия Болутенко в переводе Я.Шафрана «Далёкая Родина». Поэт А.Болутенко не состоит в Союзе писателей Беларуси, я специально проверял, но пишет вполне в духе того, что печатают издания, связанные с СПБ, в частности, журнал «Нёман». Лирика природы, страдания по поводу тяжких последствий чернобыльской аварии, что случилась почти тридцать лет назад. Характерное название стихотворения — «Плачут все».

 

Стихи поэтессы из Саратова Ольги Борисовой под общим заглавием «Это Русь» перекликаются с поэтическими подборками белорусских авторов того же номера журнала Натальи Ковалёвой и, в какой-то мере — Анатолия Болутенко. Меня, конечно, в первую очередь заинтересовало стихотворение с названием «Беларуси». Вообще всегда интересно узнать, как видит привычный для тебя мир посторонний, «свежий» человек. В данном случае автору, по-видимому, особенно запали в душу слова «асцярожна, дзверы зачыняюцца», которые автоматически долдонят у нас все динамики во всём общественном транспорте.

 

В остальном — дороги, во́роны, сомнения, надежды. Привычные слова-ориентиры русского поэта.

 

Подборка поэзии Игоря Лукьянова представляет собой стихотворные наброски, зарисовки, заметки. Основные мысли: всё конечно, и жизнь тоже проходит, но надо «держать спину», хоть видали мы времена и получше.

 

Осенняя, возрастная поэзия. Внимание привлекает стихотворение с названием «Украина-2014», смысл которого — горький вопрос: что ж вы, братцы, делаете?

 

Здесь же — «Стихи к 70-летию Победы» Игоря Нехамеса. Я, критик, считаю, что время мемуаров — прошло, время воспеваний — тоже прошло. Настало время хранения наследия. Фактик к фактику, как зёрнышко к зёрнышку. А те, кто мог и имел право воспевать, уже своё отпели.

 

Своеобразным «переходным звеном» между поэзией и прозой можно назвать притчевый текст Тимура Зульфикарова «Апокалипсис ХХІ века». Та часть, что напечатана в №1/2015, погружает читателя в смутную тревогу. Ключевые слова: «весь мир — это хата с краю». Поневоле вспоминается немецкий поэт фон Мюнхгаузен из журнала «Нёман», который я разбирал выше. А ещё мне вспомнился ремарковский герой, который чувствовал приближение войны и успевал вовремя убежать: из Праги — в Париж, из Парижа — в Америку…

 

Автор ещё одной красивой притчи, «Сказ о новом правителе и о старом советнике», Вячеслав Михайлов, похоже, хочет уверить читателя, что от мудрости и от способности учиться всякого рода начальников что-то в этом мире зависит. Думаю, что исчерпывающий ответ автору дал Державин за много лет до нашего рождения: «Цари! Я мнил: вы боги властны…» далее см. первоисточник.

 

Но всё-таки у В. Михайлова написано красиво: «За это время страна расцвела: развивались ремёсла, радовала урожаями нива, люди мирно трудились и богатели». Как говорят в моей республике—хочу и я пожить в той Беларуси, которая в телевизоре.

 

Затем идёт публицистика.

 

Геннадий Маркин в своей краеведческой статье «Отцовское завещание» дал маленькую, хотя и драматичную, и поучительную иллюстрацию большого явления — разложение общинных отношений в Российской империи в Х1Х веке. Некий отец, умирая, завещал детям сохранять со-имение, со-владение, потужничество, или, говоря по-белорусски, «сяброўства» (знаменитое белорусское слово «сябар» произошло от sabcha, что, в сущности, и значит «община»). Ну и что? Да всё как всегда: поссорились. Как ссорились, и ссорятся по сей день при дележе имущества от Буга до Сахалина. Как дошли до криминала герои Михаила Шнитко из «белорусской» части журнала. Как поссорились и дошли до криминала дети Мономаха  или дети хана Кубрата, о которых здесь уже говорилось. Всё нормально. Так судьба стучится в дверь. Так стучится в дверь частная собственность.

 

Небольшой историко-краеведческий очерк Маргариты Дзодзиковой «Фамильное святилище Дзодзиковых в Северной Осетии» для нас, жителей плоской, почти как стол, Беларуси, переполнен экзотикой Кавказа. Но если убрать, вывести на время за скобки родовые башни и святилища, горных духов и белых быков — то что останется? А останется нечто более к нам близкое: «Стары Бутрыс тжэх сынув, тенких, як сам, литвинув, // На дзедзинец пржызыва и жэче: // «Выпровадзьце румаки и нарэнжце кулбаки,// а выостржце и гроты, и мече»…

 

Это ранний феодализм, господа.

 

Маленькое эссе Александра Сорокина «Этюд о нераздёлённой любви» посвящено отцу автора, тульскому хирургу и преподавателю Петру Сорокину (так я понял из текста, в котором имя героя прямо ни разу не называется). Написано страстно, но, на мой взгляд, несколько темновато. Во всяком случае, я, как человек посторонний, не сразу всё понял

 

Название литературоведческой статьи Ирины Кедровой «Итоги дискуссии: герой нашего времени в оцифрованном человеке» говорит само за себя. То есть в журнале «Приокские зори» в предыдущем году проводилась дискуссия о роли и месте литературы в обществе, о новых тенденциях и о новых литературных героях, а автор статьи подводит её итоги. Замечу, что подобные же дискуссии, правда, вялотекущие в силу национального темперамента, время от времени «завариваются» и у нас в Беларуси.

 

Здесь же литературные рецензии: Сергея Крестьянкина на книгу Н.Квасниковой «От сатирика слышу» (название: «Удержать равновесие над пропастью») и Алексея Яшина на сборник стихов С.Лебедева — под названием «Поэт из Тольятти».

 

Ирина Николаева в своей статье «Что наша жизнь?» рецензирует книгу А.Яшина «Административный восторг или картинки с выставки».

 

В журнале получилась некая перекличка и полемика—в частности, в силу разных взглядов на творчество А.Чехова в моей статье «Драматургия рубежа веков: Антон Чехов и Андрей Курейчик» из «белорусской» части журнала и в статье Рудольфа Артамонова «К прошедшей годовщине А.П.Чехова» в «русской» части.

 

Как человек молодой духом и задорный, считаю необходимым эту полемику продолжить. Форму предлагаю такую: я буду здесь приводить цитаты из статьи Р. Артамонова, а потом — свои комментарии к ним.

 

Итак, во вступлении, говоря о писательнице из Канады Элис Монро, лауреате Нобелевской премии по литературе 2013 года. Р.Артамонов пишет: «Не буду возражать против похожести творчества Э.Монро и О.Генри. С творчеством первой пока незнаком».

 

А зачем тогда весь этот абзац, если незнаком?  Только затем, что Монро кто-то где-то сравнивал с Чеховым?

 

Далее — углубление в историю, интересное, хоть и спорное, обращение к живописи. Автор пишет: «Эпоха Возрождения в живописи характеризуется созданием больших, порой монументальных полотен… Эти произведения предназначены для церквей, дворцов вельмож, Их создатели—великие художники, творческие замыслы которых для воплощения требовали больших масштабов. Так во всей Западной Европе…до возникновения эпохи Реформации».

 

Здесь в четырёх предложениях — две разновекторные мысли. Попробуем разобраться с каждой. И начнём с конца.

 

Во-первых, зачем автор разделил Реформацию и Возрождение? На самом деле это — близнецы-братья и даже какие-то сиамские близнецы. А родители их — торговля и капитал (прошу прощения за банальность). В сущности, особенности исторического развития Севера и Юга Западной Европы на рубеже Средневековья и Нового Времени заключаются в том, что до Севера у пап руки не всегда дотягивались. А Лютер, Кальвин, Гус, английские индепенденты и даже Савонарола с Вассианом Косым говорили примерно об одном и том же.

 

Между прочим, у нас, то есть на территории современной Беларуси, тоже были свои протестанты и даже процветали до тех пор, пока властям в Варшаве не стала бросаться в глаза их поддержка из-за рубежа — в том числе и из Московии. Тогда-то и пошли разгоны, костры из книг и прочие средневековые фокусы. И если бы мы смогли восстановить какую-нибудь книжку какого-нибудь Будного, к примеру, то, скорее всего, увидели бы в ней какую-то местную интерпретацию общих идей того времени.

 

Во-вторых, а как соответствует высказыванию Р.Артамонова, к примеру, рафаэлевский портрет Форнарины («булочницы», для тех, кто не хиппует)? Он что, поражает грандиозностью? А кто такая Мона Лиза? Вельможа? Венценосная особа? А мадонна Литта с обкусанными ногтями? У голландских мастеров вследствие зависимого положения Голландии с одной стороны и развитости торговли — с другой просто было меньше шансов обслуживать реальных вельмож того времени, зато больше шансов на заказ от богатого бюргера.

 

Далее автор переходит к России. «…Уже в первой половине ХІХ века появляются и малые формы изобразительного искусства. Кажется, на первое место зачинателя этого явления (то есть малых форм — Ю. К.) надо поставить П. А.Федотова…»

 

Опять же автор как бы смотрит одновременно в разные стороны.

 

Во-первых, за Федотовым иной исторический опыт — то есть кроме Реформации, ещё и Просвещение, и революции… «Малые голландцы», за редчайшим исключением, были «формалисты», только намёками позволяли себе говорить о  парадоксах действительности (в роскошной вазе стоят тюльпаны — «фишка» и фетиш торговой Голландии того времени, рядом валяется белая роза — символ братской христианской любви). Заочный учитель Федотова — карикатурист Хогарт, уж карикатура-то как раз тот вид искусства, который старается обходиться без намёков.

 

Во-вторых, до П.Федотова был А.Венецианов, до А.Венецианова был М.Шибанов, до М.Шибанова были два Ивана — Фирсов и Ерменёв. Все они — не самоучки, а одни из лучших выпускников Академии, три последних — стипендиаты и стажёры за границей. То есть не без оснований можно предположить, что кроме очень известных русских мастеров бытового жанра (давайте называть вещи своими именами), кроме не столь известных, могли быть художники и вовсе нам неизвестные, а зарождение этого русского жанра можно отодвинуть и к началу ХVІІІ столетия. Не был совсем забыт бытовой жанр и на Западе. Так, уже упомянутый Фирсов, по-видимому, учился у Шардена. То есть мода приходила, уходила, вновь возвращалась, а направление изобразительного искусства оставалось.

 

Далее. Творческие идеи перечисленных здесь художников плавно перетекают от одного к другому, от старшего к младшему, а позже, на новом историческом витке, их действительно подхватывают передвижники, не скрывающие социальной направленности в своих работах.  Но не особенно скрывал таковую и Ерменёв, к примеру. Именно ему мы обязаны картинками с изображениями событий начала Великой французской революции, которые разошлись потом по всему миру в виде гравюр. То есть традиционный путь русского художника бытового жанра — от крестьянских трапез, народных гуляний, нищенок и мамок с детками до чисто социальной оппозиции — прослеживается довольно чётко от самых зачинателей жанра как такового.

 

Но повторю, определённая мода на некоем историческом этапе возвратилась, но уже обогащенная опытом появления такого, в частности, явления, как просвещение, гигиена, опытом якобинства и начавшейся промышленной революции. То есть бытовая живопись не зародилась в России в ХІХ веке, а на неё тогда стали обращать больше внимания. Именно в это время могла произойти такая сценка: пролорнировал некий фрачный баронет на базаре крутобедрую торговку рыбой и подумал: вот надо же, тоже человек. Раньше никакие графья об этом  и не задумывались: подле них были подлые сословия, да и всё.

 

Вот ещё одна цитата: «…в… произведениях Чехова больше иронии, чем сатиры. Не был он склонен к осуждению своих героев». Здесь дело не в личных склонностях классика, а в том, что он большой художник. Дело литератора — исследовать и свидетельствовать, а не осуждать и приговаривать. Р.Артамонов, кроме того, не видит презрения, которым Чехов награждает некоторых своих персонажей. «Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей». И делает это без оглядки на то, как это отразится на нём самом. Вот пример: далеко не самый скандальный рассказ «Попрыгунья». После того, как он был напечатан, друг писателя, художник Левитан вдрызг с ним разругался. Живописец имел неосторожность связаться с такой попрыгуньей, а Чехов — Чехов просто высказал публично свои мысли по этому поводу. Кому-то это покажется даже и жестоким. Однако  вообще мягкие душечки-классики — это что-то вроде плачущих большевиков.

 

Но пойдём далее. Прямые наследники чеховской традиции, Ильф и Петров, в своём презрении к отрицательным персонажам пошли уже настолько далеко, что, пожалуй, даже и перегнули палку. Известно замечание Ахматовой насчёт Васисуалия Лоханкина: это не просто некий смешной и гадкий тип, это интеллигент, и его, по роману, не жалко.

 

Замечу со своей стороны: в романах Ильфа и Петрова почти совсем нет детей. Почему? А как раз для того, чтобы у читателя не было жалости. Вот если посадят, к примеру, какого-нибудь Альхена,  голубого воришку по роману — так туда ему и дорога. Всякий так скажет. А если у того Альхена семеро по лавкам? Читатель может задуматься и усомниться. Как раз этого-то авторам и не нужно. Пусть плохие люди будут безродным перекати-полем, тогда и уничтожать их будет можно как мышей или как комаров.

 

Подведём ещё один промежуточный итог. «Русская»  или «российская», если угодно, часть журнала в целом не лучше и не хуже белорусской, отличия есть, но они не в цветах, а в оттенках.

 

4

 

Следующий у нас очереди одесский журнал «Южное сияние». Три года назад я впервые критически рассматривал один из его номеров и нашёл тогда, что произведения, в нём публикуемые, продолжают линию столетней давности, причём отнюдь не горьковскую, а декадентскую — с мистикой, символизмом, мрачными предчувствиями и витанием в облаках. Это можно назвать красивыми словами «продолжение традиций». Но можно сказать и не очень красиво — «эпигонство», поскольку уже миллион раз говорилось, что любые копии, как правило, не могут дотянуться до оригиналов.

 

Проверим же, что изменилось за эти годы.

 

Первый номер за 2015 год открывается стихотворной подборкой «Смотритель времени» Константина Ильницкого. Поэтический мир этой подборки, думаю, вполне можно описать словами «мечта тинейджера». Всё просто, ясно и солнечно, ни забот, ни хлопот, сплошные норковые шубы и путешествия. Язык К.Ильницкого тоже простой и ясный, напоминает язык Л.Рублевской в «Дзеяслове». И в одном и в другом случае читателя ждут нескучные рассказы — прозаический и поэтический — о круизах, сухопутном и морском. Забавно, комфортно, познавательно.

 

Стихи Тины Арсеньевой из подборки «Фрези Грант» в отличие стихотворений К.Ильницкого, передают ощущения человека, точнее — женщины, желающей, но не могущей куда-нибудь уехать или уплыть. Где-то там «белы города», а здесь в наличии будни и уходящая молодость.

 

Александр Семыкин в своей подборке стихов «Цветок молчания», как и должно мужчине, не сосредотачивается на своих собственных переживаниях и ощущениях, расширяет круг тем. Уже в заглавном стихотворении его лирический герой обращается с нелицеприятными вопросами к известным бунтарским персонажам истории и литературы. «Ну что, сынку, то есть Немо, и помогли тебе твои сипаи?» «Ну что, Че, допрыгался?» Но ответа, как водится, нет.

 

Кроме того, в подборке имеются и лирика чувств, и лирика природы, и какие-то воспоминания детства. В любовной лирике мелькают какие-то указания на современные обстоятельства: «Шахидка ты, а я — тротил…»

 

Далее — подборка стихов Майи Димерли «Маргарита собирает жемчуг». Здесь мы видим попытку философской лирики. «Мир очень прочен, потому что зыбок», «мир дивно сложен, потому что прост» — утверждает автор. Среди привычной, по-видимому, для М.Димерли игры со словами, смыслами и рифмами мы можем встретить вполне прозрачные намёки на современные обстоятельства (стихотворения «Второй Карфаген», «Театр военных действий»)

 

Лирическая героиня Анны Матасовой из подборки стихов «Яблоко» похоже, чем-то с детства напугана. Ей снятся какие-то мрачные сны. Ничего конкретного. Но рифмы: барак — овраг — мрак, чума — колыма, сквозняки — мертвяки кого угодно опечалят. А вообще-то со словом надо работать. Ассоциации — ассоциациями, сны — снами, однако неправильное употребление падежей и предлогов — это всё-таки неграмотность.

 

В стихах Дмитрия Веденяпина из подборки «Как будто дождь» просматривается не страх, а какая-то усталость от жизни. Лирический герой, вспоминая детство, представляет себе рай. Было детство, было посещение театра, был отдых где-то на взморье в гостях у родственницы, было, да прошло. Про нынешнюю жизнь и писать-то нечего.

 

То же самое можно сказать и о поэзии Вячеслава Карижинского (подборка «Хаосмос»). Сплошное уныние. «Согласился я горю отдать // Свои силы и разум», «мне бы спать, только спать…», «что в мире настоящее, скажи?», «жизнь уже позади», «Тяжелым якорем на дно пошла душа…»

 

Старый знакомый Александр Самарцев в своей подборке «Далёкой юности отмычка» как бы ищет утешения и укрытия от тягостей жизни в воспоминаниях. Опять сны, опять невнятное бормотание и тяжёлые предчувствия…

 

 

Не весела и лирическая героиня Инны Заславской (подборка «Запах скошенной травы»). Этот самый запах пугает тем, что предвещает окончание лета. Да и весна не очень-то радует потому, что мимолётна. «Устанет моя неуёмная жизнь», «Сухими старческими нитками // Прошито жизни окончание», «Ничего от меня не останется».

 

Печалью веет и от подборки стихов Марины Шапиро «Мир бездомных фонарей». Вот пейзажная зарисовка: одинокая облетевшая берёза среди осеннего хвойного леса, заголовок — «Белая ворона». Одиночество одинокое, одиночество вдвоём, тревожные сны, холодные снега, безлюдные улицы. Завершается подборка стихотворной эпитафией Белле Ахмадулиной.

 

Сны, страхи и воспоминания заключены в стихах Надежды Бесфамильной (подборка «Ещё она читает сказки Гофмана»). Причём лирическая героиня стихов живёт вполне обыденно, как все. Но полетела на самолёте — и душа в пятках. Увидела бабочку — и сразу мысль о смерти: как же, ей жить всего несколько часов. Вспомнила детство — и слёзы на глазах…

 

Не очень-то веселы и стихи Ларисы Морозовой-Цырлиной (подборка «Когда душа привыкнет к холоду»). Личное одиночество, ненастье, отсылки к литературным произведениям и к каноническим текстам. Всё не так, но всё одно и то же. Всё те же «осколки хрустальной вселенной // летящие в чёрный провал».

 

В рубрике «Переводы» представлены автопереводы трёх стихотворений венгерского поэта Золтана Соколаи. Я, критик, немного знаком с венгерской литературой. ХХ век в какой-то мере прошёл под знаком венгерского вопроса. А у венгров, насколько я понял из их книг, есть свой вечный вопрос. В нём, конечно, нет ничего особо оригинального. Просто все те вопросы, которые так или иначе пытается решать любая национальная литература — «Кто мы?» «Откуда мы?» «Куда мы идём?» венгры дополняют ещё одним: «Зачем и как мы здесь оказались?» И этот вопрос приобретает какую-то особую эмоциональную окраску и остроту.

 

И действительно: кто такие венгры? Азиаты? Европейцы? Гунны, финны, тюрки? А может, кельты? А может, ещё и славяне в придачу (нельзя забывать слова первоначальной летописи, что славяне пришли с Дуная, «где сейчас, — то есть в ХІ веке — земля Венгерская и Болгарская»).

 

Поэт Соколаи, похоже, ищет свои ответы на венгерский вопрос в горах Памира. Почему именно там? Да, наверное, просто нравится ему этот край. Просто нравится, а остальное — уже производное. Какие-то намёки на существование некогда Праязыка можно, думаю, сыскать и Осиповичах, Могилёвская область, Беларусь. Где ищешь — там и находишь. А не нашёл — стало быть, плохо искал.

 

Впрочем, надо сказать, что поэзия З.Соколаи далека от уныния, столь любезного иным авторам «Южного Сияния», чьи стихи были рассмотрены выше.

 

И совсем уж бесшабашно-развесёлыми на общем фоне выглядят подборки стихов Петра Межурицкого «В защиту стрелочника» и Эрлена Бейлиса «Советы мужчинам». Если П.Межурицкий собрал в своей подборке настоящие, хотя и небольшие стихотворения, то у Э.Бейлиса это в основном «гарики», четверостишия.

 

В заглавном стихотворении своей подборки П.Межурицкий приходит к выводу: «Бог в любом раскладе стрелочник, // Ну а стрелочник — не Бог». В другом окружении стихи П.Межурицкого выглядели бы, наверное, не очень оригинально, как говаривал Пушкин, остроумие ещё не признак ума, но в данном номере, среди сгущающейся грусти, они похожи на отблеск света и свежий сквознячок.

 

«Нам мало двигаться туда, куда не надо, // так мы ещё не можем никак туда попасть», — утверждает Э.Бейлис. Это философия. Ну, а прочее — про жён и тёщ.

 

Раздел прозы «Южного Сияния» открывается двумя рассказами Алексея Холодова «Мечты Пасифаи» и «Fidelitas». В первом, если отбросить все мастерски сделанные украшательства, описания природы, интерьеров и отсылки к греческой мифологии (почему-то одесские авторы любят древнегреческие мифы) говорится об особенностях женской психики. Что-то вроде: «эх, яблочко, да на стаканчику, надоел мне старый муж, пойду к мальчику». Ну, пошла — и пошла. Да ещё мужнины деньги прихватила. Канва проста. Да и дело не в ней, а в тех словесных завитушках, которые мы так решительно отбросили для того, чтобы до той канвы добраться. Эта изба красна именно углами.

 

То же самое можно сказать и про второй рассказ. Жили-были два ВИПа. То есть сам ВИП и его Випиха. Випиха любила выпить. Очень. То есть попросту была алкоголичкой. ВИПа звали Эффективный Менеджер. Он мотался по миру, заключая какие-то сделки. Может быть, залежалый яичный порошок кому-то впаривал. Випиха до замужества была телезвездой, а теперь пьянствовала в присутствии мужа, а в отсутствие — пьянствовала и развратничала. А потом решила повеситься от такой жизни. Повесилась, но её откачали. Врач-реаниматор много смеялся. Вот и всё.

 

Но сколько же там всяких пейзажных зарисовок, психологических этюдов и донельзя умных разговоров! И сколько за всем этим тотального, разрушительного безделья… Между прочим, у нас, в Беларуси, уже несколько месяцев идёт жесточайшая борьба с тунеядцами. Я время от времени читаю в наших госизданиях отчёты с фронтов этой войны. Вот ознакомился теперь с рассказами А.Холодова и думаю, что истинный заповедник тунеядства расположен, по-видимому, где-то там, в Одессе-маме. Вот уж где истинное поприще для соответствующих борцов!

 

Продолжает прозаическую часть журнала Евгений Деменок со своим произведением «Эгрегор», имеющим подзаголовок «Детская повесть». По прочтении мне показалось, что это не совсем детская и не совсем повесть. Попробую обосновать.

 

Во-первых, текст для повести коротковат: 27 журнальных страниц.

 

Во-вторых, значительная часть произведения посвящена биографическим подробностям одесского периода жизни писателя Ю.Олеши. То есть что это: художественное произведение или жизнеописание?

 

Художественным данный текст делает наличие сюжета. Сюжет прост: некий мальчик, любитель литературы, приходит к взрослому дяде, как выясняется потом — известному писателю, чтобы почерпнуть толику его великой мудрости. Дядя же водит мальчика по Одессе, по местам, описанным Олешей в его биографическом романе, рассказывая и про роман, и про самого Олешу, и про конкретные дома, магазины, гимназию. Тенью мелькает в тексте бабушка мальчика, которая вроде бы противится столь познавательным прогулкам но, сражённая авторитетом и логикой дяди-писателя, растворяется в пространстве.

 

Взрослый велеречиво вещает, ребёнок почтительно внимает и временами учтиво поддакивает.

 

Текст плотный; я, критик, сам давно уже взрослый дядя, но читал его с некоторым усилием. Художественность здесь, повторюсь, заключается в наличии некоего простенького сюжета, а детскость — в том, что один из героев мальчик — семиклассник.

 

И взрослый герой повести, и её автор — люди образованные, начитанные и не стесняются демонстрировать свою образованность и начитанность. Так и ждёшь, что в ответ на детский вопрос — как стать писателем взрослый герой важно ответит: «Труд этот, Ванечка, страшно громадный…» Боюсь, что реальный, а не выдуманный мальчик недолго бы выдержал общение с таким надутым индюком. Реальный мальчик домобильной эпохи убежал бы играть в футбол или в «чижика», современный уткнулся бы в свой «сотик», но и тому, и другому быстро надоело бы выслушивать длинные учёные монологи даже и за поощрительный приз в виде компота на балконе (явная параллель с юным Катаевым и взрослым Буниным).

 

Здесь, думаю, нужно разобрать небольшой фрагментик подробнее.

 

Итак, герои вкушают компот и беседуют.

 

 Взрослый: «…А для чего ты пишешь?»

— Ну…— застеснялся Митя, — Хочу попробовать, как получится. И вообще…

— Хочешь прославиться? — спросил, улыбаясь, Олег Сергеевич.

— Да, — негромко ответил Митя. — Это плохо?

…

— А как ты думаешь, зачем нужна слава?

— Слава — это приятно, — выпалил Митя. — Тебя узнают. Девчонки тобой восхищаются».

 

Далее, уже в дискуссии с бабушкой, взрослый рассказывает, что слава нужна для примера и назидания людям. Они, люди, видя перед собой добрый пример, станут культурнее.

 

По-моему, насчёт девчонок и славы из современных писателей лучше всех высказался Лем в одном из своих последних интервью. А сказал он так, пишу по памяти: «Вот я теперь действительно знаменит и богат и могу нанять двенадцать девственниц, чтобы они от меня веточками мух отгоняли». Каков старый афоризматик? Тот же Лем сформулировал место литературы в современном обществе — в своих трёх постулатах.

 

Пора подводить черту. Е.Деменок (не знаю, склоняется ли эта фамилия) написал произведение недетское, несколько занудливое, со схематичными героями, но оно, как ни странно, органично вписалось в контекст журнала «Южное Сияние», ещё одной порцией мечтаний, умствований, воспарений.

 

Прозаическую часть журнала продолжают рассказы Сергея Шаманова «Зеркало работы неизвестного автора» и «Портрет молодой девушки». С прозой С.Шаманова я уже встречался при рассмотрении журнала №2/2012 года. При сопоставлении двух публикаций у меня создалось впечатление, что произведение «Предсказание для Вас» из предыдущего журнала действительно написано раньше, в нём чувствуется порой некая робость подмастерья. Оба рассказа из первого номера за 2015 год сработаны намного более уверенной рукой. Однако они так же содержат элементы мистики, как и «Предсказание для Вас». А ещё эти рассказы несут в себе ощущение уныния от хаотичности и скучной рутины жизни, неприкаянности молодых героев, повзрослевших только телом, но не умом и не душой. Да и сюжеты обоих рассказов сконструированы несколько по-студенчески. Много личного одиночества, много американских фильмов-ужастиков, немного Гоголя… Перемешано, добавлено пропорциональное количество реалистических подробностей (между прочим, уместных и говорящих о наблюдательности автора; мне, например, запомнились пятна от раздавленных комаров на обоях в квартире одного из героев). Кушай, читатель!

 

Разбирать подробности сюжетов мне что-то не хочется. То, что девушки в подростковых фантазиях всегда ярче и раскованнее, чем в жизни — известно уже давно. То, что подросткам страшновато общаться с раскованными девушками — тоже известно.

 

В первом номере «Южного Сияния» напечатан отрывок из романа Владимира Леонтьева «Переводчик». С автором я встречался при разборе номера журнала трёхлетней давности. По сути, настоящий отрывок выглядит зарисовкой, поэтому и нет нужды рассматривать его пристально. Сюжет отрывка вкратце таков.

 

…Некий молодой человек из Одессы блаженствует. Блаженствует он потому, что может кушать в дорогом ресторане. А двери ресторана открылись для него потому, что подфартило устроиться переводчиком в немецкую съёмочную группу, которая делает фильм на литовском взморье. Пожалуй, и всё, есть ещё словесные портреты членов группы, небольшие пейзажные зарисовки, и воспоминания об одесской жизни. Остаётся только пожелать, чтобы съёмки продлились как можно дольше.

 

В рубрике «Мегафон» напечатаны два интервью под общим названием «О времени и о себе» с одесскими художниками Давидом Тихолузом и Мирославом Кульчицким. В предисловии говорится, что интервью были записаны ещё в 2010 году, а к моменту публикации оба интервьюируемых уже умерли.

 

Получилось два словесных портрета, весьма узнаваемых. Одиночество, бедность (М. Кульчицкий, отвечая на один из вопросов, говорит, что за год не продал ни одной картины), самолюбие, и даже очень большое самолюбие, респект и уважуха мастерам акварели, попытки понять Ван Гога, любовь к своим родным местам, критика по адресу культурной жизни города и страны («…нелестные впечатления о местном художественном рынке»). «Бедного еврея распяли в 33 года, и вот сколько веков он кормил и поил художников». М.Кульчицкий в интервью говорит о том, что единое когда-то художественное пространство распалось на множество, говоря языком специалистов-археологов, «микрорегионов». Всё это характерно и для белорусского искусства и, думаю, несмотря на разъединение, в целом мы остались очень и очень похожими.

 

После прочтения большого очерка Эдвига Арзуняна «Мой дядя был шпионом» подумалось, что автор, скорее всего, стремится застолбить свой участочек в истории. Основания для вхождения в анналы следующие.

 

Первое. Он внук венгерского еврея-революционера. Второе. Он племянник агента ГРУ (что, собственно, и вынесено в заголовок). Третье. Он публиковался в центральной советской печати. Четвёртое. При всём при этом он был убеждённым диссидентом. Диссиденство Э.Арзуняна выражалось в том, что он писал стихи «в стол». Автор приводит выдержки из своих стихов. Я, в свою очередь, переписываю одну цитату, самую короткую: «Да здравствует КПСС // советский вариант СС».

 

Стихи, судя по приводимым отрывкам, блистательные, Бродский и Пастернак курят в сторонке. Впрочем, возможно, я это написал зря. Э.Арзунян пишет, что ему уже 78 лет, а в такие годы от человека не стоит ждать какой-то самоиронии.

 

Наконец, пятое — автор в конце жизни осуществил свою давнюю мечту и эмигрировал в США.

 

Э.Арзунян описывает подробно некоторые эпизоды из жизни своей семьи: как его дяди сидели в лагере, как писалось письмо Молотову с просьбой пристроить родного человечка (т. е. одного из дядей). Пристроили в ГРУ. В самом деле — не на завод же идти работать после Политеха. Не инженерьём (термин Э.Арзуняна) же быть! Далее — как с помощью блата пристраивали дочку любовницы дяди в МГУ. Как с помощью того же блата семье досталась «Волга» б/у. Ну, и так далее.

 

 

При этом автор делает широкие обобщения. «Советский государственный антисемитизм», «все гаишники в Союзе были хапугами-взяточниками», «суперагрессивный Советский Союз».

 

Э.Арзунян прожил в Советском Союзе около 50 лет. Я, Клеванец Ю. В., по независимым от меня обстоятельствам, жил в Союзе примерно в два раза меньше. Но мой Советский Союз не похож на Союз Э.Арзуняна. В моём СССР не было не садивших, ни сидевших, ни агентов, ни их любовниц, ни мужей любовниц, ни революционеров. Никого через Молотова не трудоустраивали. Вообще просить у нас не было принято. В друзья к «слугам народа» никто не набивался. А вот «Волга» ГАЗ-21 в моей семье была. Но никаких «комбинаций» для её приобретения не проводилось. Просто мой отец был хороший инженер («инженерьё», по Э.Арзуняну, напоминаю), работал на вредном производстве и подавал, как это и полагается хорошему инженеру, предложения. Впрочем, о себе распространяться неприлично. Наверное, было много Советских Союзов, у каждого — свой.

 

Идём дальше. Журнал «Южное Сияние» №1/2015 чем-то похож на «Приокские зори»: в нём есть рубрика «Дружба журналов». Страницы этого раздела заполнены перепечатками из других литературных изданий. В рассматриваемом здесь номере представлен ростовский журнал «Дон». Однако полного сходства с тульскими «Зорями» нет. При сопоставлении дружба «Дона» и «Южного Сияния» выглядит более формальной.

 

Такой вывод напрашивается даже из сравнения вступительных статей, которыми предваряются публикации «гостей» двух изданий. На фоне серьёзной аналитики опытного публициста О.Зайцева в «Приокских зорях» вступительная статья главного редактора журнала «Дон» Виктора Петрова «Донская волна у одесского берега» выглядит заздравным тостом, где упоминаются одесский Привоз, ростовский базар, казаки, Вёшенская с Шолоховым, Таганрог с Чеховым и тому подобное. Упоминаются, перечисляются, но и не более.

 

Ещё один, на мой взгляд, странный момент. Если за статьёй О.Зайцева в «Зорях» идут плотные ряды белорусских поэтов, прозаиков, публицистов, то среди авторов «Дона» в одесском журнале нет ни одного донца. Москвичи, волжанка, кубанец… Есть даже лихой минский казак Анатолий Аврутин. Он, как земляк, в первую очередь привлёк моё внимание.

 

Вообще А.Аврутин входит в небольшое число белорусских авторов, чьё творчество особенно удобно для упражнений белорусских же критиков. Почему? Во-первых, он — поэт даровитый, весьма деятельный и известный. Во-вторых, А.Аврутин, насколько я наслышан, активно участвовал в своё время в создании СПБ, но ни чинов, ни погон там не снискал. В-третьих — он  автор исключительно русскоязычный. И, наконец, в-четвёртых — несмотря на упомянутую даровитость, в его стихах проскакивают некоторые, скажем так, оплошности. Кто там у нас без греха?

 

Общий настрой поэтической подборки «Глубинный ток», представленной в «Доне» — «Южном Сиянии» характерен для творчества А.Аврутина. Это воспоминания, размышления, зарисовки. Впрочем, вдаваться в подробности, мне, наверное, и не стоит. Неприлично отнимать хлеб у критиков из СПБ. А то получится: замахиваться на столпы — стрёмно, мышковать по «молодым» авторам — мелко, Аврутина — и того мигрант захватил…

 

Взгляд поэтессы Дианы Кан (подборка «Лети сквозь кольцо») — больше, чем у А. Аврутина, сосредоточен на собственных переживаниях, воспоминаниях детства и юности. Строгая бабушка, горячие шанежки, город как остров (речь идёт об Оренбурге), степь да степь кругом, безмятежно-беспокойная Азия…

В стихотворении «Караван-Сарайская — не райская…» из указанной подборки, на мой взгляд, несколько диссонансно звучит словосочетание «казацкая спесь». Не являясь знатоком казачества, всё же думаю, что для него более характерно уничижение паче гордости, а определение «спесь» нужно отнести несколько западнее.

 

Рассказ москвички Валентины Ерофеевой «Джо Дассен» напомнил мне сцену из захаровского фильма про Мюнхгаузена, ту, где родные и близкие героя пытаются заполнить собой опустевший замок после якобы состоявшейся смерти хозяина, доказать, что и они тоже в этом мире чего-то стоят.

 

В рассказе нет замка, есть большая московская квартира, нет сочинителя совершенно правдивых баек, есть, а точнее — был,  какой-то неназванный известный художник (в тексте использовано слово «великий», я помимо воли тут же начал перебирать фамилии — а кто же у нас там был велик?). Остальное — похоже. В.Ерофеевой удалось передать ощущения людей, пытающихся выстроить свою собственную судьбу под прессом звонкого имени умершего.

 

А при чём тут Джо Дассен? Да так, сбоку припёка. Собрались близкие на годовщину смерти, выпили, закусили, музычку включили. Вот и всё. Правда, музычка, как и эротичные танцы, что последовали после её включения, не совсем, скажем так, соответствуют формату поминок, ну да это ж богемная тусовка, когда очень хочется — то можно.

 

В этой же рубрике три рассказа Игоря Михайлова «То тьма», «Нет выхода», «Не наше всё». Они больше похожи на зарисовки, чем на рассказы.

 

«То тьма», как это видно и из названия, рассказывает о маленьком городке Тотьма. Описываются  дома, река, мост над ней, ресторан — короче всё, что может увидеть в маленьком городке какой-нибудь командированный.

 

Зарисовка «Нет выхода» переносит нас в мартовскую Москву. Здесь даже есть какой-то сюжет. Герой договорился с соседом на то, что тот повесит в его квартире некие книжные полки. А сосед по имени Тимофей — пьющий. И поэтому ничего не делает. Герою бы поругаться с бездельником, но он — русский интеллигент типа Лоханкина, и поэтому только философствует. Вот так: «Тимофей — это русский народ во всей его сложной многоцветности…»

 

Автор для характеристики Тимофея употребил ещё словосочетание «бодрым цугом». Это что, вариант «стремительного домкрата»? Или может быть, это упражнение в одесском языке, о котором — ниже?

 

Сочинение «Не наше всё» опять же проникнуто настроениями слякотного марта. Здесь, как видно, описывается подмосковный городок, встречи со знакомыми, какие-то воспоминания автора. Через всё произведение проходит красной нитью рассказ о впечатлениях от разных сортов китайского чая. Русские любят китайский чай. Отсюда и название.

 

Стихи Николая Зиновьева из Краснодарского края напомнили мне поэзию А.К.Толстого, хотя, конечно, и время, и тематика совсем иные. Лирический герой этих стихотворений представляется то ли Робинзоном, то ли Ноем.

 

Ну что же, нет страны, и ладно.

Выходит, кончилось кино.

Зато пока ещё прохладно

В бутылке терпкое вино.

 

В этом отрывке, надо думать, автор описывает и то, что он считает потопом, и что — ковчегом. Характерно название ещё одного стихотворения их этой же подборки — «Потерянное поколение». К этим самым потеряшкам (или потерянцам?) автор, как видно, причисляет и себя. Последнее же из напечатанных в «Южном сиянии» стихотворение Н.Зиновьева завершается и красиво, и оригинально: «Друзья, давайте созвонимся // Как храмы».

    

Рубрика «Фонограф» журнала посвящена уроженцам Одессы супругам Инбер — Вере и Натану. Здесь печатается эссе Натана Инбера «Просто о Париже» — заметки путешественника, подобные по языку и стилю и на «То тьму» автора из этого же журнала И.Михайлова и на «Альгиери в луже» Л. Рублевской из белорусского «Дзеяслова». Далее в этой рубрике идут игривые стихи молодой Веры Инбер, ещё не блокадницы.

 

В рубрике «Литмузей» печатается очерк Власа Дорошевича «Одесский язык». Во вступительной статье Анны Божко «Король» и его свита» говорится о том, что Дорошевич некоторое время жил в Одессе и работал в одесских газетах, так что публикация «Одесского языка» неслучайна.

 

А нам этот очерк даёт возможность немного порассуждать о магии имени. Вот говорят: Дорошевич-Дорошевич, король фельетона, великий журналист. А может, это просто так? Может, всего лишь так принято повторять десятилетиями? Я всеми силами попытался отвлечься от всего, что я слышал и читал о В.Дорошевиче и сосредоточиться только на тексте. Целый день сосредотачивался. И что же? Как не крути, а очерк «Одесский язык» всё-таки блистает среди прочих публикаций этого номера «Южного Сияния», привлекает читателя эмоциональным напором, лёгкостью изложения, забавными примерами, за которыми где-то прячется почти чеховская глубина и грусть.

 

Между прочим, я с удивлением обнаружил, что и мой родной осиповичский язык чем-то похож на одесский, если судить по В.Дорошевичу.

 

Завершается этот номер «Южного Сияния» рубрикой «Шкаф», в которой представлены  короткие литературоведческие эссе Елены Коробкиной «Формат от «я», «Вирд Онуфрия», «Кельтский крест», «По пути древних богов», «Крестница имени», «Жемавю, или женщина внутри».

 

А теперь — итог. Литературный журнал «Южное Сияние» при неплохом исполнительском уровне произведений был и остаётся «вещью в себе», эдакой американской дюймовой резьбой (автомобилисты меня поймут, а для прочих поясню: эта резьба не сопрягается ни с метрической, ни с европейской дюймовой, а только сама с собой). Наверное, он может стать родным для всех, кому дорога готика в современном её понимании.

                                                               

5

 

С журналом «Берега» я познакомился примерно полтора года назад, когда впервые разобрал один из его первых номеров (1/2013). Тогда я отметил, что журнал, несомненно, имеет своё лицо, а отдельные публикации в нём весьма неплохого качества. Изменилось ли что-либо за прошедшее время?

 

Скажу сразу, что октябрьский номер за 2014 год, во-первых, тоньше всех остальных, рассмотренных в рамках этой работы журналов, а во-вторых — насыщен крупными произведениями, что, конечно, не может не радовать усталого критика.

 

Начинается номер с большого интервью Неониллы Пасичник с Первоиерархом Русской Зарубежной церкви, митрополитом Восточно-Американским и Нью-Йоркским Илларионом.  Собеседник журналистки ответил на весьма разнообразные вопросы: и о сегодняшних событиях на Украине (и Н.Пасичник — с Украины, и родители митрополита — тоже), и о столетии начала Первой мировой войны, и о родословной митрополита Иллариона. Интервьюируемый высказал своё мнение и по другим темам, в том числе — и по литературным. В частности, сравнил взгляды Чехова-«либерала» (2014-й год — год 110-летия смерти Чехова) и Толстого — «вероотступника».

 

Далее — интервью писателя и публициста Владимира Тыцких с критиком Владимиром Курбатовым по случаю 75-летия последнего

 

Продолжает номер подборка стихов Юнны Мориц «Стихи не для печати». Подборка как бы состоит из двух частей. Первая часть — острополитическая, она прямо противоречит тому, что составляет и дух, и смысл, и содержание одесского журнала «Южное Сияние». Отдельные строфы стихов этой части напоминают антинацистские выкрики Марины Цветаевой:

 

То, что случилось в Одессе — не битва идей,

Это — Освенцим, где звери сжигают людей,

Это — фашистам права человека даны,

Это права человека — войскам сатаны!

 

Остальные похожи на «агитки Бедного Демьяна». Некоторые стихи — прямой рифмованный ответ каким-то интернетовским ругателям. Такие опусы, думаю, мало съедобны для критика. Согласен ты или не согласен с автором — всё равно вряд ли возможна оценка с холодной головой, так и тянет впасть в раж, экзальтация заразительна. Она заразительна и для критиков, и для поэтов, хоть и давно уже и подмечено, и высказано, что многие интернет-сайты как будто специально изготовлены для ругани. Стоит ли на них обращать внимание? Научились же мы, вроде, пропускать мимо ушей назойливую рекламу…

 

Вторую часть стихотворной подборки Ю.Мориц представляет философски-идеалистическая поэзия. Некоторым идеалистическим инвективам автора можно найти подтверждение в нашей современной жизни.

 

Покончить с мифом! Этот возглас мифоват.

Покончив с мифом, жди его возврата,

Его возврат возмездием чреват…

 

Да, такое утверждение можно считать справедливым исходя из опыта последних 30-ти лет. В борьбе с мифом побеждает миф, в борьбе с зелёным змеем побеждает змей. Впрочем, это утверждалось ещё в одной развесёлой песенке, которая звучала в романтической комедии, снятой давным-давно, в годы молодости Ю.Мориц и в годы младенчества автора этих строк.

 

Стихи Сергея Кривоноса, живущего в Луганской области (это надо подчеркнуть), из подборки «Я принёс тебе небо» более приемлемы для меня, как для критика.

 

Есть в жизни благородный дух борьбы,

Он в том, чтоб никому не потакая,

Высоты брать, отчаянно взлетая,

Над планкой неподатливой судьбы.     

 

У лирического героя из этой подборки есть любимая женщина, есть ребёнок, и ему в радость общение с ними. У него есть своя правда, своё дело и долг, которые он несёт по жизни. Душа героя не очерствела от прожитых лет, его волнуют изменения в окружающем его мире, в природе. Читая такие стихи успокаиваешься и начинаешь смотреть на то, на что, по сути, и должен обращать внимание — на работу со словом. Замечаешь, что некоторые строки всё-таки нуждаются в доработке. Автор — опытный литератор, надеюсь, сам поймёт, о чём я говорю. Завершу разбор ещё одним четверостишием.

 

Я тихо стану на краю мечты,

Поймаю на лету случайный ветер…

Среди рассвета — только я и ты

И тишина на сотни километров.

 

Стихи Бориса Селезнёва — это тоже лирика, но более нервная. Что, в общем, понятно: автор — житель большого, когда-то промышленного города. Здесь живут с опаской. «Где жизнь — не факт, //А лишь возможна…» Те, что когда-то дружно работали в одном цеху и вместе отмечали праздники, теперь либо отнимают друг у друга и делят немудрёное барахлишко, либо просто спиваются.

 

Голуби ходят по крыше,

В дворике тлен и уют.

Пара бомжей в тёмной нише

Смачно боярышник пьют.       

 

И лирический герой, похоже, не избежал общей участи. И, как это водится у не совсем опустившихся ещё людей, он боится не столько за себя, сколько за близких, ищет внешней защиты, обращается к церкви. Именно там он видит спасение и для себя, и для страны в целом.

 

Поэтические подборки Юрия Перминова «Без доброты нам, жителям, никак», Геннадия Ёмкина «Я себе не придумывал Бога», Александра Гахова и Татьяны Шеиной, которая, похоже, становится вездесущей — это чистая лирика.

 

Поскольку последняя из поэтов — моя землячка с неё и начну.

 

Поэтесса Т.Шеина обладает счастливой способностью небанально говорить о банальном. Подтверждение тому — вся подборка стихов в журнале «Берега». По сути, это лирика чувств, столь любимая поэтессами вообще. Ну что оригинального можно сказать, к примеру, на тему «уходит молодость»? А вот Т.Шеина оформила эту банальщину в виде разговора со старым приятелем, подсолила отсылками к знаменитому и уж тоже не очень чтобы оригинальному романсу «Мне нравится, что вы больны не мной…» и получилось как-то свежо и симпатично.

 

Или тема: уходящее лето. Рифм «жди — дожди», «жаль — печаль» нет. Есть вот такая строфа:

 

Стылый туман хозяйничает в листве,

Вянет в ветвях паутинно-седыми нитями,

И светофоры-липы меняют цвет

Можно-зелёный на жёлтый — предохранительный. 

 

Особую изобретательность поэтессы из «Полоцкой Ветви» при работе со словом я уже отмечал при разборе журнала «Приокские зори». Повторюсь: Т.Шеина в своём творчестве и изобретательна, и тонка.

 

А тему осени подхватывает на страницах журнала в виде бэк-вокала мощное мужское трио.

 

Г.Ёмкин:

 

                   Над погостами, избами, липами,

                   Растворяясь в туманной дали,

                   Осенив мою родину кликами,

                   Пролетели мои журавли».

 

Ю.Перминов:

 

                   Волнует граждан…

                   …………..

                   Стоимость картохи —

                   Уже не килограмма,

                   А мешка.

 

А.Гахов:

 

                    Пью холодный воздух густой —

                    Осени забвение.

                    В парке на скамейке пустой

                    Ждёт меня спасение.     

 

Все три поэта описывают, по сути, жизнь российской провинции, где и до бога высоко, и до царя далеко. У всех в стихах читается тоска по затерянности в пространстве и по остановившемуся времени, даже и у Ю. Перминова, хоть он сам и говорит, что живёт на окраине большого города. Как видно, и в больших российских городах давненько ничего хорошего не происходит. Поэты (видимо, от одиночества) пытаются вызвать в собеседники бога.  Г.Ёмкин прокручивает в памяти афганскую молодость: «Мы ходили вчера в самоволку, // А сегодня Серёгу убьют». Ю.Перминов и А.Гахов пытаются поэтически осмыслить окружающую действительность.

 

Ю.Перминов: «Инфляция. Ненастье. Выживанье». А.Гахов: «Вновь грохочет война на земле Украины, // И страшней нет врага, чем родной брату брат».

 

По силе и тембру звучания эти стихи действительно представляются бэк-вокалом  по отношению к поэзии Т.Шеиной.

 

Прозаическая часть журнала «Берега» открывается новеллой Николая Иванова «Засечная черта». Автор, как видно, опытный литератор, сразу овладевает вниманием читателя и удерживает его до последней страницы. Повествование поначалу ведётся от первого лица. Но затем это первое лицо, это «я» уместно уводится в сторону  для того, чтобы показать жизнь других людей, других героев.

 

Сюжет произведения таков. Некая механизированная часть российской армии, расквартированная в Брянской области, получает приказ дефилировать вдоль границы с Украиной с целью демонстрации военного присутствия. Во время движения офицеры видят с брони конную повозку с двумя стариками, уходящую от военной колонны на украинскую территорию.  Командиры решили, что это контрабандисты, но деды на самом деле ехали забирать тело своего соседа и товарища, по-родственному уехавшего в соседнее украинское селение и умершего там.

 

Деды встречают на украинской земле ленивого и алчного работника морга, формалистов-пограничников, толпу молодёжи, которая заставляет их скакать, чтобы доказать, что они — не «москали». Герои новеллы таки вывозят труп товарища на российскую территорию, уже здесь вновь попадаются той части, что демонстрировала флаг на границе.

 

У меня есть одно замечание. Н.Иванов говорит, что во время Отечественной войны все три нынешних старика были молодыми парнями и соседями из одной деревни, причём  двое из них тогда пошли в партизаны, а третий — в полицию. Но даже если они были непризывного 1927 года рождения, то и тогда к началу бурных политических событий на Украине в наше время все трое должны уже иметь весьма почтенный возраст, исключающий трансграничные приключения.  

 

Самым крупным прозаическим произведением этого номера журнала «Берега» является начало романа Александра Проханова «Крым». Когда-то я уже разбирал роман этого писателя «Господин Гексоген», напечатанный в белорусском журнале «Нёман» в 2002 году. Помнится, я ту публикацию раскритиковал. Нынешний «Крым» в чём-то продолжает и перекликается с тем «Господином Гексогеном». Но что-то мне его разбирать и критиковать не хочется.

 

Я не буду это критиковать не потому, что не вижу «танковых штурвалов», «флорентийских дожей» и прочего, разбросанного там и сям по тексту.

 

И не потому, что мне лично позиция, скажем, Э.Арзуняна, автора из журнала «Южное Сияние», ближе взглядов А.Проханова.

 

Просто после «Господина Гексогена» прошло уже много лет, и это очень заметно.

 

По сюжету. Если в «Господине Гексогене» рассказывалось, в основном, о поисках «правильного» преемника больному и слабому президенту России, то в новом произведении (во всяком случае, в первой его части) говорится о преемнике для преемника.

 

Ищущий — да обрящет.

 

Ещё одно крупное произведение журнала, документальная повесть «Три свечи», рассказывает нам о польской воинской доблести. Я, Клеванец, занимался некоторое время историей и поэтому знаю, что «польская воинская доблесть» — не просто фигура речи. Мне приятно, что благодаря А.Редькову об этом узнает и российский читатель.

 

В повести рассказывается о судьбе простого солдата, бывшего лесника из закарпатской деревушки, о небогатой жизни, о тяжелых крестьянских трудах, о маленьких радостях, о призыве в польскую армию, об оборонительных боях в 1939 году. Потом был плен и освобождение Красной Армией, вступление в Войско Польское, участие в наступательных операциях, получение офицерского чина, ранения, госпиталь и смерть в 1951 году, вдали от семьи, которая осталась в Закарпатье, перешедшем к СССР.

 

Бесхитростный, работящий и скромный герой повести прошёл, не покривив душой, через все испытания великой войны и, безусловно, достоин нашей благодарной памяти.

 

Переёдём к малым формам.

 

Герой рассказа Альфии Умаровой «Возвращение к себе» — «новый русский», бывший студент из провинции, сделавший карьеру на том, что ещё в студенчестве удачно женился на дочке университетского начальника. Через определённое количество лет герой узнаёт, что у него, во-первых, есть внебрачная дочь от бывшей, доуниверситетской провинциальной подруги, а во-вторых — что сама «бывшая» умерла, а его собственная мать больна. Первым порывом наш «новый русский» бросается на помощь, но потом тихо «линяет» к своим прежним «новорусским» делам.

 

В рассказе, на мой вкус, есть перебор по части назидательности.

 

Далее — три рассказа Людмилы Ашеко: «Живой цветок», «Маленькая луна», «Успенье». Все они — о буднях провинциального, когда-то промышленного города. Главный персонаж «Живого цветка», представитель новой великой общности, именуемой «офисным планктоном», безответно влюбился, хотел повеситься, передумал и, будучи в шоке от столь бурных событий в личной жизни, сел и написал первое в жизни стихотворение. Надо думать, что герой всё-таки выйдет из состояния шока и вернётся к прежнему функционированию.

 

«Маленькая луна», скорее всего, передаёт нам события девяностых. Мальчик из семьи алкоголиков наелся сухомятки и умер, скорее всего, от заворота кишок. Камешек упал в воду, кругами пошли маленькие волны, а потом всё успокоилось. Л.Ашеко последними абзацами предлагает какое-то обнадёживающее продолжение, совершенно, по-моему, излишнее.

 

Рассказ «Успенье» относит нас примерно на 25 лет назад. В какой-то поликлинике в прибитом пыльным мешком захолустье в очереди ругаются за право первыми попасть на приём старухи, старики-ветераны, бывший солдат-«чернобылец», его ровесница, тоже побитая радиацией. У всех свои болячки, у всех своя правда. Больные и убогие тоже хотят жить. А здоровые — кто уехал в столицы, кто сидит, кто пьёт. Солнце светит, как и сто лет назад.

 

К 200-летию М.Лермонтова в журнале «Берега» помещён отрывок из книги Валерия Михайлова «Лермонтов. Один меж небом и землёй». Правда, в представленном тексте немного собственно литературоведения или критики. Автора, насколько я понял, больше всего волнует отношение Лермонтова с богом. В.Михайлов приходит к выводу: поэт разговаривал с богом не как раб, но как сын. Гм-гм, может быть, не буду спорить. А вообще-то я, критик, скептично отношусь к исследованиям, изобилующим пространными цитатами. За нагромождением многословных мнений как-то и не заметен сам исследователь.

 

Дату начала Первой мировой войны журнал отметил тремя работами. Это статья князя А.А.Трубецкого «Императорская Гвардия в начале Первой мировой войны и её роль в срыве плана Шлиффена», интервью Оксаны Карнович с князем Никитой Дмитриевичем Лобановым-Ростовским о создании в Москве памятника русским воинам, павшим в Первой мировой войне и статья Лидии Довыденко «Гумилёвская осень в Калининградской области».  

 

У князя Трубецкого мне, собственно, запомнились три слова: «выявилась неспособность начальства».  Впрочем, об этом же можно прочитать и у Солженицына. Лихие лобовые атаки в конном строю на пулемёты. Быстрое продвижение и ещё более быстрое бегство полумиллионных масс вооружённых людей… Эхе-хе, грехи наши тяжки…

 

Интервью О.Карнович — это последовательный рассказ о подготовке, создании и установке памятника, в чём принимали активное участие потомки эмигрантов первой волны.

 

Статья Л.Довыденко — о пребывании поэта Гумилёва на фронте в той же Пруссии. Подчёркивается духовное рыцарство героя (Н.Гумилёв служил в полковой разведке). И что после всего этого? Тума, Тума, страна печали…

 

Завершается журнал интервью Оксаны Карнович и князя Н.Д.Лобанова-Ростовского с художником Анатолием Брусиловским, бывшим москвичом, ныне жителем Кёльна.

 

Я никогда не слышал о таком художнике и никогда не видел его картин. Видимо, для таких, как я, в журнале помещены три иллюстрации. На всех изображены танцующие женщины. На первом танцовщица выгнулась в каком-то сложном па. На её юбке изображены чёрные квадраты. Там же подпись «Малевич», видимо, чтоб никто не ошибся. Ноги у танцовщицы разной длины. На второй картине две женщины в белом стоят в позах скорби. На третьей — танцовщицы на высоких каблуках скачут, по-видимому, изображая восторг. У одной на юбке — нечто, похожее на герб современной Беларуси, у другой — меч, щит и три буквы: КГБ.

  

В интервью художник Брусиловский представляется этаким Силеном, хохмачом и балагуром. Весело вспоминает о молодости, проведённой в застойной Москве, о знакомстве с князем Лобановым-Ростовским, о переезде и прочем. Что ж, дай бог ему здоровья.

 

Журнал «Берега» по-прежнему демонстрирует своеобразное лицо, по-прежнему публикует материалы разного уровня и разной идейной направленности.

 

Есть попытки отображения текущих событий, очередного открытого перелома истории у разных авторов из рассмотренных журналов, но их скорее следует назвать "нервной реакцией", чем "осмыслением". 

 

А теперь — общее сравнение пяти литературных журналов. «Неман» по-прежнему как бы одет в глухой чёрный костюм с галстуком, пострижен и выбрит по моде брежневских времён. Попытки редакции освежить его палитру подобны ухищрениям современного визажиста и в целом неудачны. «Дзеяслоў» одет в вышиванку и по-прежнему как бы немного прибедняется чисто по-белорусски: «Мы сялянцы-галадранцы грэлі кіпці на палянцы». В то же время не вынимает фиги из кармана. «Южное Сияние» щеголяет в  берете, блузе с бантом, носит очки и витает в эмпиреях. Журнал «Приокские зори» одет в водолазку, деловит и по-научному суховат. А «Берега» как бы стоят на распутье и смотрят одновременно в разные стороны. У читателя есть замечательный выбор.

   

Клеванец Юрий Васильевич,

г. Осиповичи