На кого рассчитаны пустопорожние стихи от Метлицкого-Киселева?
Каждый раз ожидаю последний номер на сайте журнала «Нёман» в надежде на что-то интересное. Однако с интересным-то и проблема.
Сейчас обращаюсь к нескольким подборкам поэзии в журнале за май 2017 года.
Для подборки Надежды Дмитриевой более точное название было бы «Японская поэзия», поскольку автор «танчит» (от «танку»). В Японии танку – это одновременно и ритуал, и игра. Для нас – смешные прозаические коротышки. Это, когда уж совсем у «поэта» ни слуха, ни творческого духа – можно таким баловаться. Сиди и закручивай мысль, а то и просто ляпни что-то и сойдет за поэзию. «Белтанку» Н.Дмитриевой идет под общим названием «Цветок заморский». Там, за морем, ее «стихам» и место. Хотя не известно, понравились бы они кому-то в Японии.
Если в названии подборки нахожу слово «Бог» или его производные – пропускаю. В этот раз отошел от принципа и пробежал (на большее не хватило духу) стихи Александра Чубарова «И незримы Божии пути...».
Слово «жить» похоже на слово «жать»
И еще немного на слово «жуть»,
А когда «сожнут», предстоит лежать
И торить не земной – но небесный путь.
В слове «смерть» есть «мера», «смирение» есть,
Есть и то, что зовется – «сметь»,
Смерть – о жизни иная весть,
В смерти многое надо суметь.
Что это такое – трудно сказать.
Наиболее предпочтительной выглядит Елизавета Полеес с подборкой «Быть женщиной».
И вот основное, на что невозможно не обратить внимание. Стихи Николая Метлицкого в переводе Георгия Киселева. Необходимое прилагательное к ним «пустопорожние». Здесь можно встретить чуть ли не фирменный стиль некоторых поэтов старой закваски, который я назвал бы «поздняковский», поскольку чаще, чем этот поэт, никто не стенает по заброшенной хате. Микола пошел дальше – у него не перекошенная хата, а «родовое подворье».
Есть еще «лесное надречье». Говорящая весна, которую волот приветил в этом надречье. Интересно, что весна говорит «неслышным влажным веяньем». Причем, если уж она заговорила, то «всей сущностью живою». Это как у нас пантомима.
Все же о хате тоже есть. И, понятное дело – «дичает в травах огород».
Более всего повеселили чоботы. Переводчику, возможно, не известно, что ударение на первом слоге. Вообще, «стихотворение» «Старушечьи чоботы-кирзачи» меня удивило – неужели Г.Киселев так потерял квалификацию? От поэзии осталась только рифма.
Впрочем, читайте, уважаемые ценители поэзии, «стихотворения» от Метлицкого-Киселева. Думаю, выводы сделаете сами…
Алесь Новікаў
В огороде бузина… (с)
***
Приветил я весну в лесном надречье,
Еще совсем озябшая, она
Сказала мне при первой нашей встрече
Неслышным влажным веяньем: – Весна!
Потом вошла и в силу по закону –
Шумливою листвою и травой,
Распахнутою высью небосклона,
Зарей пунцово-ясной, огневой.
И желтых одуванчиков очами,
И цветом бело-розовых садов,
И клекотом буслиным над полями,
И трелью вдохновенных соловьев.
И радугой, что тучи прорезала,
И говором криничного ручья,
И звонким птичьим пением сказала,
Всей сущностью живою: это – я!
Окинувши глазами окоемы,
Утешился красой ее сполна
И рад был по-земному упоенно,
Что это и моя еще весна!
Что оклик журавлиный все сильнее
И шире свод небесный голубой
Что временным присутствием мы с нею
Здесь, на земле, повязаны судьбой.
***
В знакомой хате над рекой
Уже давно живет покой,
С десяток лет, и каждый год
Дичает в травах огород.
Все больше в нем кротовых нор,
Ободран хлев, подгнил забор.
Сад одичал, буйна сирень.
И в тучах небо, ночь и день.
И трое братьев уж взяты
Объятьем вечной немоты,
Родной оставили порог,
Избравши долю выпивох.
И дикий кот, обживший двор,
Порою вспрыгнет на забор,
На солнце жмурится, как плут.
И скорбный, грустный бег минут
Впадает в дней печальный рой
И просит: хату мне открой!
Ступаю в сенцы... Хлам, погром.
И сердце обожгло огнем.
Стол перевернутый... Кувшин...
Один ты с прошлым на один.
Вот ватник брошенный лежит.
Эх, парни, вам бы жить да жить!
***
Старушечьи чоботы-кирзачи,
Мной встреченные на родовом подворье,
Притопали тяжко тропою в ночи
На уцелевшую околицу из бездомья.
Словно обула их ночь сама,
Ставши сутулой, горбатою Степою,
И она оттуда, где безлюдная тьма,
Свидетельницей живой притопала.
Я услышал эти шаги в ночи,
Сидя у печки недвижно на стуле,
Старушечьи чоботы-кирзачи
Песок на пороге моем отряхнули.
И только в жилище рассвет проник,
Разгоняя печальных дум вереницу,
Как призрак старушки, с печалью лик,
Растаяли в заревой багрянице.
